ДНЕВНИК А. Н. КУРОПАТКИНА
№ 17
С 7 марта 1903 г. по 19 августа 1903 г.
8 марта
Сегодня докладывал государю о поездке моей на Дальний Восток. Представил два маршрута: один только по железным дорогам, другой — с возвращением из Порт-Артура во Владивосток через Японию. Государь пожелал, чтобы о поездке через Японию я переговорил с графом Ламздорфом. Сказал при этом, что он воспротивился подобной поездке Витте. «Витте, — сказал государь, — человек очень даровитый, но увлекающийся».
Относительно проекта Балинского облагодетельствовать Петербург государь сказал мне, что до него дошло известие, что полковник Веретенников, служащий в Думе (инженер), проваливал этот проект потому, что ему не дали крупной взятки. Между тем в городе именно говорили, что Балинский, желавший нажить 60—70 млн., не стеснялся давать взятки за поддержку своего проекта. Государь прибавил, что Веретенникова надо остерегаться.
16 марта
Время бежит необычайно быстро. Уже 4 недели поста кончились. За эти дни выяснилась моя поездка на Дальний Восток (15 апреля выезд). Выяснилось, что вследствие разных сложных причин поездка эта, в(есьма) желательная для государя, желательна и его министрам, Витте и графу Ламздорфу. Кроме того, посланник Японии в Петербурге Курино получил приказание от своего правительства пригласить меня в Японию, дабы успокоить возникшее там движение против России. Безобразовщина с Безобразовым во главе дошла в это время до своего апогея. Адм. Алексеев телеграфировал мне, что он и не думал разрешать 300 нижних чинов в «рабочую артель» предприятия на Ялу. Что он разрешил нанять лишь 40 человек запасных. Безобразов, телеграфируя Абазе, что у него уже есть 300 нижних чинов и требуется ещё 300, всё врал. Третьего дня у меня снова сидел Абаза и сообщил [125] совершенно диковинную новость: Безобразов решился обойтись без нижних чинов и нанял в свою артель «хунхузов».
Абаза считает это решение в(есьма) удачным. Неделю тому назад государь передал мне для доклада ему записку Безобразова, носящую название «Расценка положений», и приказал доложить по ней. Какой сумбур. Набор разных слов из курса стратегии и придуманных лично: операционная база, коммуникационные и операционные пути, стратегические авангарды и проч.
В результате признаётся необходимым усилить наши войска на Дальнем Востоке ещё 35 000 человек. Затем полагается необходимым наши силы расположить в предвидении войны с Японией так: 25 000 на Квантуне, 5000 конных стрелков с горными орудиями в Северной Корее, «стратегический авангард в Гирине и главные силы в Харбине. Разбросав так наши силы, выражается надежда, что наш 5-тысячный отряд в Корее будет так искусно действовать, что «нравственно» размотает японцев ещё до начала военных действий.
В результате всех деяний Безобразова явились на Дальнем Востоке две политики — «императорская» и «безобразовская». Очевидно, японцы тревожатся, китайцы тоже и готовят протест.
17 марта
Вчера министр юстиции Муравьёв говорил мне, что он имел продолжительный разговор с государем о Манифесте 26 февраля. Что государь показал ему полученное от Победоносцева письмо, в котором сообщалось мнение Синода и Победоносцева, что в храмах манифест прочитан быть не может. Государь этим очень озабочен и не знал, что делать, ибо и отменять манифест не приходится. По словам Муравьёва, он посоветовал государю не настаивать на прочтении манифеста в церквах, но читать его там, где это можно будет по распоряжению местных властей. Государь сказал при этом, что Победоносцев сердится на него, ибо манифест написан без его участия. Муравьёв, по его словам, воспользовался [126] этим заявлением, чтобы указать государю опасность действий по указаниям внештатных советников. Государь ответил, что понимает, на кого намекает (Мещерского). Затем Муравьёв сказал мне, что манифест составлял Мещерский; что он затем был несколько {14} Плеве (который тоже был устранён от сего дела) и что манифест, кажется, носился Мещерским на просмотр к Витте.
Сегодня мне минуло 55 лет.
20 марта
Вчера сидел 2 часа у С. Ю. Витте. Усиленно боролись за прибавку к предельному бюджету. Я сбавил до 160 млн. р. По-видимому, Витте согласен дать 130 млн., кроме прибавки на перевооружение артиллерии 2-й очереди, для чего придётся прибавить ещё 64 млн. Основной цифрой на 1904 г. будет принято 309 млн. р., к которой придётся сделать некоторые прибавки.
Это всё нам недостаточно, но справиться необходимо. Витте просил высказать государю трудность положения и попытаться добиться обещания: а) не развивать флот, 2) приостановить расходы на Дальний Восток.
Витте рассказал, что государь перестал относиться к нему хорошо с тех пор, как граф Муравьёв переслал государю перлюстрованную депешу Радолина Вильгельму, в которой Витте высказал свое мнение о захвате Вильгельмом Киао-Чао и нашим государем Порт-Артура в таких выражениях, что это детская игра, которая будет иметь, однако, роковые последствия.
Ламздорф, вступив в министерство, выдал своего бывшего начальника, сообщив Витте об этом факте.
Витте говорил мне, кроме того, что теперь безобразовцы собираются основать одно общество для утилизации богатств Маньчжурии: привлечь туда американские и французские капиталы. Государь сочувствует. У Вонлярлярского [127] ежедневно собираются Абаза и другие. Витте считает, что всё это кончится крупным мошенничеством. Лярский, по его словам, умнее и плутоватее других. Что в результате Маньчжурия будет передана в руки иностранцев.
22 марта
Вчера с Витте докладывали по вопросу о прибавке к предельному бюджету. Толковали мирно. Дружно убеждали государя в необходимости приостановить расходы на флот и на Дальний Восток. Государь выразил волю свою не расходовать ежегодно на судостроение более 12 млн. р. в год, т. е. в размерах отпуска на сей год. Государь прибавил, что покойный Тыртов признавал это ассигнование вполне достаточным. Равно государь согласился и с необходимостью умерить расходы по Дальнему Востоку. При этих условиях государь утвердил добавок к предельному бюджету в 130 млн. р. на пятилетие 1904—1908 гг. и, кроме того, 105 млн. р. на тот же период на перевооружение артиллерии (в среду государь утвердил новый образец орудия). Основною цифрою, с которою мы перейдём на 1904 г., признано считать 309 млн. р. в год. К ней и прибавляется ежегодно по 26 млн. р., + 2,15 млн. р.
22 марта
Сегодня государь пригласил меня с собой в Москву. Собираясь на Дальний Восток, поеду в Москву в среду на Святой. Возвращусь в воскресенье утром, а во вторник на Фоминой выеду на Дальний Восток.
24 марта
В субботу, вечером, получил письмо от Голицына (Кавказского), в котором он просил представить государю прошение его об увольнении от службы.
Утром вчера поехал к нему.
Выяснилось, что причиной служит распоряжение Витте своим подчинённым доставить различные сведения по земской страже. Разобрав дело, увидел, что Витте был неправ. Требовал, например, чтобы ему разные податные инспектора [128] дали оценку чинов пограничной стражи с нравственной стороны.
Виделся затем с Витте, нашёл с его стороны полную готовность уладить это дело миролюбиво, выразить сожаление и успокоить на будущее. Государь вчера прислал мне записку, в которой приказал возвратить отставку Голицыну и вызвать его в Царское сегодня.
28 марта
В среду, 26 марта, было совещание у государя, на котором присутствовали: Великий князь Алексей Александрович, Витте, Плеве, Ламздорф и я. Предметом обсуждения было лесное дело на Ялу. По-видимому, государь сознал опасность действий г-д Безобразовых в этом деле; сознал, что бряцание оружием и полное игнорирование всех властей и всех русских заявлений, проявленные Безобразовым только вредят делу и могут вызвать осложнения с Япониеи. Государь просил высказаться всех с полной откровенностью.
Дружнее других проваливали безобразовские затеи Витте и я. Помог и Ламздорф. Суждения записаны в записной книжке № 21.
Государь согласился, чтобы придать делу частныи характер, с поддержкой правительства, но без участия военной силы, сухопутной и морской.
Несколько раз государь соглашался, что надо избегать повода к ссоре с Японией, что война с ней совершенно нежелательна. Выразил согласие и на то, чтобы предприятия на Ялу были в высшем ведении адм. Алексеева. Витте добился своего: ему будет поручено в Пекине через своих агентов добиться получения концессии в Маньчжурии на левом берегу Ялу. Великий князь Алексей Александрович высказывался определенно, чтобы это было частное общество, без участия пехотных и морских сил, но с поддержкой, особенно денежной, правительства.
1 апреля
Сегодня сидел у Плеве. Уезжая на Фоминой неделе на Дальний Восток на 2½ месяца, хотел узнать виды Министерства [129] внутренних дел на спокойствие внутри России. Плеве сказал мне, что он надеется на спокойствие внутри России, но что его тревожит Ростов и Кубанская область. Кроме того, он считает нужным поспешить со сформированием конной полиции в Уральском районе из льготных казаков, о чём мы с ним говорили 2—3 месяца тому назад, и просит моего содействия. Затем Плеве по поводу большого числа убитых и раненых в недавнем беспорядке в Златоусте выразил желание, чтобы войска при подавлении беспорядков имели пули не столь убийственные, как ныне. Я отказался от этого, прося лучше принять меры к успокоению населения, дабы не портить войска, заставляя их стрелять в безоружную толпу. Относительно Дальнего Востока Плеве сделал два заявления: о необходимости усилить колонизацию и о проложении дорог, с чем связан и успех колонизации.
На днях совещались с Великим князем Ник(олаем) Ник(олаевичем) относительно его предположений по главнокомандованию германским фронтом. Он придаёт с основанием большое значение Гродненскому району и просил об усиленном укреплении Гродно. Вместе с сим ему представляется необходимость войска плацдарма обобщить в особую группу войск, независимую от командования, войсками 2-й армии. Мысль заслуживает внимания. Я высказал мнение, что с увеличением нашей боевой готовности следует 6-ю армию из Вильно передвинуть в Гродно. Тогда за относительно коротким и сильно укреплённым фронтом мы будем иметь три армии: 2-ю у Ломжи, 1-ю у Белостока, 6-ю у Гродно. Кроме того, я сделал предложение, принятое великим князем, переместить осадный полк из Двинска в Гродно.
10 апреля. Москва
Сегодня приехал утром в Москву. В 11 часов был принят сперва государынею, потом государем с продолжительным докладом.
Государыня была в хорошем настроении. Много говорила про Москву, про то хорошее чувство, которое она и государь [130] ощущают в Москве. Что они тут чувствуют себя «совсем иначе, чем в Петербурге». Говорили про особую умилительную торжественность церковных служб на Страстной неделе. Расспрашивала о моём сыне. Спрашивала о случае столкновения в Кронштадте пьяных матросов с нижними чинами Каспийского полка. Были выстрелы, и 10 человек матросов ранены.
Государь встретил меня очень приветливо. Похристосовался. Тоже рассказывал про хорошую встречу в Москве. Говорил, что он тут отдыхает. (Гулял по балкону. Сада нет). Доклад начался с моей поездки на Дальний Восток. Утвердил мои предположения и прибавил свои указания. Всё записано в книжке № 21. Продиктовал, что я должен буду сказать японскому императору. Спросил, был ли у меня «этот» Безобразов. Ответил: нет, не был. Вероятно, — прибавил я, — у него нечиста совесть, ибо он совершенно пренебрёг моими советами. Государь твёрдо повторил, что лесное дело на Ялу быть должно частным делом и вестись под общим присмотром адм. Алексеева. Утверждая проект сформирования Заамурской железнодорожной бригады, государь очень сочувственно отнёсся к моему заявлению, что это будет первый шаг, дабы и всю пограничную стражу Заамурского округа обратить в общего характера военную силу и подчинить её Военному министерству. Государь с живостью ответил: «Буду ждать по возвращении вашем доклада по сему важному вопросу». Я добавил, что Витте быстро готовится к мысли, что этим должно кончиться. Затем государь прибавил, что я должен ознакомиться с вопросом о заселении полосы железной дороги русским элементом.
Относительно Японии государь сказал мне с насмешкой, что я в императоре увижу довольно странную и неприятную фигуру, с которой можно будет говорить только с переводчиком. Костюм увижу странный, и странные будут жесты. Государь сделал при этом довольно презрительную гримасу.
Уполномочил меня изгладить следы деятельности Безобразова. Так, разрешил, переговорив с Алексеевым, отвести назад казачий полк из Фынхуанчена (против корейской границы). [131] Равно разрешил Мадритова заменить другим лицом. Я говорил государю, что, и уничтожая следы Безобразова, надо исполнить это с осторожностью и постепенностью.
Государь рассказал мне, что недавно у нас в Персии было затруднение по займу, которое чуть не стоило места первому министру Персии Садри-Азаму. Что Витте очень большую проявлял резкость в этом деле. Что надо было помочь, что теперь и исполнено.
Я указал, что Власов очень хороший знаток Персии, но болен манией величия, и что его, по словам Коссаговского, там не любят. Государь говорил с уважением о Лессаре: что он прислушивается к его отзывам о Китае.
Государь спрашивал, видел ли я Драгомирова. Ответил: да. Ну, что же он? Ответил: огорчён несколько, что его не упрашивали остаться. Государь рассказал, что Драгомиров, желая провести на своё место своего кандидата, очень чернил Пузыревского.
Я испросил у государя соизволения, дабы на маневрах в Варшавском округе Южной армией командовал Пузыревскии.
На вокзале меня, по обыкновению, встретил ген.-майор Трепов. Когда мы остались одни, он мне таинственно передал, что Великий князь Сергей Александрович очень был бы счастлив получить звание шефа 5-го Киевского гренадерского полка. Я об этом желании передал государю, который, улыбаясь, сказал мне, что ему из того же источника и о том же говорил и Плеве. Государь согласился.
Завтракал у Юсуповых. Как всегда, Зинаида Николаевна была очаровательна. Для меня находиться в её обществе — истинное наслаждение, и притом без всякой примеси каких-либо греховных помыслов. По мере знакомства всё больше нравится мне и муж её. Дети же давно нравятся. Старший — проще. После завтрака хозяевам сообщили по телефону, что к ним между 4 и 5 [часами] пожалуют государь с государыней пить чай.
Обедал за гофмаршальским столом. Вечером смотрели [132] все новый балет в декадентском вкусе «Эсмеральда». Шумно, дико. После второй картины уехал. Между завтраком и обедом провёл в Московском отделении архива Главного штаба в Лефортовском дворце. Всё ещё очень запущено. Со стороны смотрителя архива не вижу сознательного отношения к относительной важности различных отделов архива. Надо начать приводить в порядок дела, имеющие отношение к военным походам России. Приказал начать с дел войны 77—78 годов, которые хранятся в довольно растрёпанном виде. Надо также отдать архиву особый корпус, принадлежащий ко дворцу, но занятый инженерной дистанцией.
14 апреля. Петербург
11 апреля был в Москве смотр войск. Прошёл хорошо, но заезды начальствующих лиц перед государем снова вызвали неудовольствие нашего столь снисходительного государя. Докладывал 12(-го) о мерах, кои надлежит принять, дабы выучить начальствующих лиц ездить верхом и делать заезды.
11-го же смотрел Третьяковскую галерею. Опечалился увидеть, что пополнение галереи делается путём покупки декадентских изделий. Сам директор галереи — художник и декадент. Испортит галерею.
Перед отъездом сидел у меня час времени В. К. Плеве. Говорили о беспорядках в Кишинёве и Кронштадте. Как и от государя, я услышал от Плеве, что евреев следовало проучить, что они зазнались и в революционном движении идут впереди.
Говорил Плеве о необходимости приобрести доверие лучшей части населения, успокоить эти лучшие силы, привлечь их к борьбе вместе с правительством против революционных элементов. Говорил о необходимости не налагать рук на наше самоуправление в земстве, в городах. Плеве возражал, что он и не думает идти путём ретроградным. Что путь ему представляется ясным. Что прежде всего надо приподнять значение церкви. Вернуть церковному влиянию население. Увеличить значение прихода. Затем надо приподнять достаток сельского населения. Если эти цели будут достигнуты, [133] то он надеется остановить поток недовольства, протеста и даже открытой борьбы.
12-го государь принял меня последний раз перед отъездом на Дальний Восток. Очень тепло простился. Поцеловал. Просил поласковей передать поклон и привет войскам. Приказал «поласковее погладить по голове Алексеева». Всё записано в книжке № 21.
Вчера, 13 апреля, имели совещание из министров иностранных дел, финансов, меня, Лессара, Оболенского по вопросу об эвакуации Маньчжурии. В сущности и Витте и Ламздорф, наконец, приняли моё требование не выводить из Северной Маньчжурии 9 батальонов пехоты с соответствующим числом частей других родов оружия. Мы их оставляем: два батальона в Харбине, два в Цицикаре и Фулярди, два в Нингуте и по дороге, 1 батальон в Хайларе, 1 батальон в Хунгчуне и 1 батальон по Сунгари и по тракту Цицикар — Благовещенск.
После этого совещания вели переговоры о моей поездке с Витте. Очень предупредителен. Просит подробно вникнуть во все его предприятия. Осмотреть подробно железную дорогу. Вникнуть в решение основного вопроса: возвратить ли Владивостоку и Приамурскому краю порто-франко или закрыть границу и для этого района установить покровительственную систему. Теперь все жалуются на уничтожение порто-франко. Но если восстановить порто-франко, то хлеб дешёвый китайский хлынет и утопит наше земледелие.
Витте первый раз признал, что настоящим портом для южной ветви железной дороги будет не Дальний, а Инкоу.
Перед отъездом в Москву меня посетил князь Мещерскии. Эта старая умная лисица очень нежно пела о своей ко мне привязанности как к воину, об огорчении его, что он слышит, что я его браню. Далее он говорил, что и он смотрит [134] на многие вопросы, как и я, и не жалкий ретроград, а лишь представитель принципа сильной власти. В конце концов, попросил оказать ему содействие в распространении в войсках издаваемой им вновь по указанию государя газеты для народа.
24 июля
Более недели тому назад приехал в Петербург, и всё не мог прийти в себя от изумления от всего, что слышу кругом.
Главной темой всё же служит Безобразов. Витте говорил мне, что Мещерский написал государю очень хорошее письмо, в котором предупреждал государя, что составился заговор против государя и его министров и что во главе заговора стоит Николай Александрович, а далее следуют Безобразовы, Абазы, Лярские и т. п. Он же писал письмо государю в защиту военного министра, в котором писал, что Куропаткин в России один и что нельзя с ним так поступать, как поступили по совету Безобразова, задержав в Японии, чтобы дать время Безобразову приехать ранее меня в Порт-Артур к Алексееву. Витте говорил, что раскрылось, что Безобразов ходил к Витте и ругал меня и Ламздорфа, и обратно, но, что хуже, говорил Ламздорфу, что его ругает Витте, а Витте говорил, что его ругает Ламздорф. На мне он тоже, что называется, вешал собак. Хвалился, что это он дал идею государю послать две бригады в Забайкалье и что это он указал источник для покрытия этих расходов — сокращение больших манёвров в Варшавском военном округе. Он же хвалился, что находит бесполезным строить Принаревскую железную дорогу. Ему же было разрешено получить в Главном штабе и в главных управлениях самые секретные материалы. Он же у ген. Жилинского, который его товарищ по Кавалергардскому полку, говорил: «Сахаров ещё на хорошем счету у государя, но он может сильно испортить себе, если не отнесётся должным образом к предприятию на Ялу». Он же говорил Жилинскому, что озабочен назначением начальника штаба к адм. Алексееву. Что Флуг молод. Когда же Жилинский указал ему на Вогака, то Безобразов ответил, что Вогак ему нужен здесь. [135]
Сегодня обедал у Витте вместе с Н. В. Муравьёвым. Оба они смотрят с тревогой на настоящее положение дел. Говорят, что теперь хуже, чем было при Сипягине, что этот хотя был убежден в пригодности того, что им проводилось в жизнь. Теперь же Плеве действует без убеждений, политическими мерами. Что будут серьёзные беспорядки, что много прольётся крови, что войска будут развращаться. Что надо скорей убирать таких деятелей, как князь Голицын (на Кавказе). На мой вопрос: «Чего же они хотят?», Муравьёв ответил, что общее недовольство настоящим режимом охватило все слои общества. Что так долго длиться не может.
Сегодня в Красном сидел за завтраком против государя. Его Величество был очень добр ко мне и много расспрашивал про Японию. Сегодня отправил государю свою записку по Дальнему Востоку с разбором безобразовских фантазий и с разбором знаменитого «заслона» на Ялу. Написана сильно.
1 августа
Вчера в канцелярию военного министра, во время приёма представлявшихся, ко мне приехал С. Ю. Витте, возбуждённый, и привёз номер «Правительственного вестника», в котором неожиданно для всех министров, кроме Плеве и, думаю, кроме самого Витте, был напечатан указ о наместнике на Дальнем Востоке. Читали вместе и многое было нам непонятно. В особенности тяжело мне было прочесть, что, несмотря на мнение ген.-адм. Алексеева, переданное мной государю, о том, что Алексеев просит не вверять ему Приамурский край, таковой был ему вручён в главное управление с изъятием всей гражданской части из ведения министерств. Прежде всего исполнение указа ныне же и мне, и Витте представлялось мало выполнимым, ибо у Алексеева нет ныне органов и лиц, которые могли бы помочь ему вступление в должность наместника не по существу, а по форме {15}.
В указе значилось, что Алексееву вверяется командование войсками в Приамурском крае, кроме Квантуна. Такое решение государь принял, не выслушав моего мнения, поэтому [136] я высказал Витте мнение, что мне снова придётся поставить вопрос о доверии и, вероятно, оставить пост военного министра, ибо в таковом решении государя я усматриваю недоверие к себе, а без доверия управлять с успехом Военным министерством нельзя.
В тот же день я был у Плеве (мы ранее условились видеться в этот день) и, конечно, говорили об указе. Плеве успокаивает меня и говорит, что и он узнал об указе всего за два дня до его обнародования, причём ему даже приходилось испрашивать указание государя: кто должен контр-ассигнировать указ? Плеве мне рассказал следующее: черта недоверия к министрам и издание важных актов без их посредства обща всем государям, начиная с Александра I. Эта черта находится в связи с основным принципом самодержавия {16}. Самодержцы по наружности выслушивают своих министров, наружно соглашаются с ними, но почти всегда люди со стороны находят лёгкий доступ в их сердца или вселяют государям недоверие к своим министрам, представляя их покусителями на самодержавные права. Отсюда двойственность действий. Даже такой сильный характер, какой был у императора Александра III, не был чужд сему образу действий. После трагической кончины императора Александра II император Александр III ещё находился в расположении либеральном. Уже при нём было образовано особое совещание под председательством Великого князя Владимира Александровича в сущности по вопросу о конституции. Главными руководителями были: граф Милютин — разум и вдохновитель; Абаза — авторитетный сотрудник Милютина и Лорис-Меликов — исполнитель. Когда заседание было в полном ходу, в залу заседания вошёл министр юстиции Набоков и заявил о неожиданно для всех изданном государем манифесте о закреплении самодержавия. Все были поражены. Абаза и Лорис-Меликов приготовили прошение об отставке, но Милютин отказался подавать в отставку, указав, что он не должен протестовать в такой форме и что необходимо, [137] чтобы государь имел время приискать ему преемника. Плеве с полным основанием указал мне на пример Милютина для подражания. Мне, конечно, не надо было это и указывать, так я был далёк от мысли своим протестом давать дурной пример чинам армии. Но если доверие ко мне утрачено, то, очевидно, и сам государь не признает нужным и полезным держать меня на посту военного министра.
Плеве дополнил свой рассказ указанием, что манифест Александра III был написан Победоносцевым, что ранее государь вызывал Каткова, беседовал с ним.
Мы вспоминали и Сперанского, но всё же Сперанский и Победоносцев — не Безобразов.
4 августа. Императорский поезд близ Пскова
Записываю ниже мой разговор с государем 2 августа, наскоро записанный мной карандашом в записную книжку № 22.
Во время доклада я испросил некоторые указания относительно военной части указа о наместничестве и увидел, что Его Величество иначе понимает указ, чем то изложено в тексте его. Так, в приказе значится, что только гражданские дела исключаются из ведения министерства, а Его Величеству представляется, что это касается и дел военных. Когда я высказал свои сомнения о возможности для Алексеева приступить к исполнению новых его обязанностей, государь приказал приготовить особый приказ по военному ведомству о подчинении Алексееву войск Приамурского военного округа, указав при этом, что военный округ сохранится и что будет отдан приказ и по морскому ведомству. Я просил государя и получил согласие государя предварительно запросить мнение Алексеева, чтобы он сам выяснил, как полагает установить он подчинённость себе лиц и управлений Приамурского военного округа (вчера уже и отправлена об этом Алексееву депеша).
Затем я спросил государя: известно ли было Алексееву предварительно содержание указа? И как отнёсся он к подчинению ему и Приамурского генерал-губернаторства, и военного округа. Что я спрашивал это ввиду того, что Алексеев [138] поручил мне передать Его Величеству своё твёрдое мнение о невозможности для него справиться с этим делом, если ему поручат и Приамурское генерал-губернаторство. Что я опасаюсь, как бы государь, не найдя подтверждения моих слов в самом Алексееве, не усомнился в правильности моего заявления. Государь на первый вопрос не ответил, а на последующие ответил, что мнение Алексеева о том, что он не справится с Приамурским краем, известно ему и из других источников, но что он не придал этому мнению значения, относя такой взгляд к излишней скромности Алексеева.
Тогда я перешёл к самой щекотливой части моего доклада. Я высказал государю, что никто из его подданных даже думать не должен проникнуть в помыслы государя при свершении им тех или других деяний. Государи ответственны в своих путях, избранных ими для блага народа, только перед Богом и историей. Что поэтому я даже, будучи противником подчинения Приамурского края Алексееву, вовсе не имею претензии полагать, что моё мнение правильно. Поэтому я преклонился бы перед каждым решением государя и приложил бы все силы к наилучшему выполнению его. Но, будучи поставлен доверием государя во главе важного министерства, я по закону несу ответственность за правильное течение дел в министерстве. Имея доверие государя, мне можно справиться с тяжёлыми лежащими на мне обязанностями, но если доверие будет утрачено, если кругом увидят, что доверия этого нет более, то меня начнут третировать, обходить родственники государя, командующие войсками, другие министры, и успешное выполнение обязанностей министра станет невозможным. Как военный министр, я имею право надеяться, что ранее, чем будет изменён порядок подчинённости целой окраины, будет выслушано моё мнение. Что, повторяю, я не надеюсь, чтобы это мнение было принято, но надо было его спросить, ибо именно то, что это мнение не было спрошено, и составляет доказательство недоверия к своему министру, только что возвратившемуся с Дальнего Востока, где он изучал этот вопрос, узнавал мнение лиц, к сему делу причастных. Государь ответил, что он моё мнение уже слышал, когда я делал ему первый доклад, возвратившись [139] из поездки, передавая мнение о Приамурском крае Алексеева, что он уже 1½ года тому назад решил этот вопрос, что он совещался с Алексеем Александровичем.
Далее я попросил государя высказать ему откровенно те причины, которые делают отправление моих обязанностей затруднительным и вообще вносят в ведение дел по Военному министерству смуту. Я рассказал государю, как Безобразов вмешивается в дела Военного министерства, самые секретные, как он в Порт-Артуре и здесь, в Главном штабе, говорит о наших приготовлениях на западной границе, как заявлял Сахарову о необходимости нам сократить свои требования по западу; что, например, постройка укреплений по Нареву излишня; что проводить Принаревские дороги не следует. В Порт-Артуре он говорил мне, что «мы не будем собирать войск за Наревом». Величайшие тайны выносятся на улицу (Сахарову Безобразов сказал, что ему об этих вопросах передал Витте). Я говорил государю, что Безобразов хвалился, что это он посоветовал государю отменить затеянные Куропаткиным манёвры в Варшавском военном округе, и на кредиты, для сего назначенные, посоветовал послать в Забайкалье две бригады из Европейской России. Что, действительно, это решение состоялось без всякого участия ген. Сахарова, оставшегося за военного министра. Что Безобразов говорил ген. Жилинскому в Главном штабе: передайте Сахарову, что государь к нему ещё благоволит, государь об нём ещё хорошего мнения, но если он пойдёт по стопам Куропаткина в деле об Ялу, то всё это переменится. Безобразов говорил в Главном штабе, что он против моей поездки в Японию; что я, грубый солдат, могу всё там напортить. Через несколько дней он говорил, что Ламздорф настаивает на этой поездке, и государь тоже желает этого. Тогда Безобразов предложил приготовить мне няньку в виде Вогака. Я снова повторил государю, как был задержан в Японии, дабы не прибыть в Порт-Артур ранее 17 июня. Как Абаза бегал в Главный штаб справляться, когда я приеду в Порт-Артур, и как он был рад, узнав, что я приеду 17-го. «Слава богу, — сказал он, — мы не хотели пускать Куропаткина к Алексееву ранее, чем к нему приедет Безобразов». На все это государь [140] несколько раз с негодованием отзывался: «Неужели они это позволили себе» и «Это для меня новости».
Я в почтительных выражениях доложил, в какое тягостное состояние я попал, приехав с Дальнего Востока; что все выражают мне какие-то сожаления, выражают чувства сочувствия, которые просто обидны. Я напомнил государю, что ранее, чем попасть в министры, я уже сделал себе имя известного всей России, имя храброго, честного, преданного своему государю солдата, что это доброе имя составляет всё моё достояние, которое я могу передать своему сыну, что я обязан защищать это достояние. Ныне на меня смотрят и спрашивают: что же, снесу я все эти унижения и буду цепляться за министерский пост, за казённую квартиру и проч.; или скажу правду своему государю, скажу, какую смуту вносят Безобразовы в жизнь, как подрывают власть; и буду просить государя, если ко мне нет более доверия, то уволить меня от занимаемой должности, заменив лицом, которое будет пользоваться этим доверием. Что без колебания я избираю второй путь и верноподданнически свидетельствую, что Безобразов вреден, что то, что он делает со мной, — пустяки, и на это не стоит обращать внимания сравнительно с общим вредом от его деятельности. Что он образовал какой-то «чёрный кабинет»; что даже высокопоставленные люди идут к нему тайком со своими наветами; что он заявляет и даёт доказательства своего всесилия, что не знают, кого слушаться, где власть; что всё это пагубно влияет на авторитет власти, подрывает его; что недоверие к министрам государя становится известною данною и обсуждается публикой {17}. Я вспомнил государю день, когда я был избран государем в министры. Я тогда сказал Его Величеству: «Великую новость говорите мне, Ваше Величество. Великое доверие мне оказываете, но я не чувствую в своем сердце радости. Этой радости я не чувствовал, Ваше Величество, в течение тяжёлых 5½ лет, что я министром. Это был непрерывный, тяжёлый, [141] нервный труд. Не было своей жизни. Кроме тяжкой работы по должности, много сил уходило на борьбу с великими князьями, с министрами. Одна борьба из-за добывания денежных средств чего мне стоила». Государь утвердительно кивнул головой и сказал: «Да, это я знаю». — «Но, — продолжал я, — этот каторжный труд выносился мною легко, когда я видел к себе Ваше доверие. Я чувствовал тогда, что я нужен Вам, нужен России. Но если бы нужда во мне почему-либо прекратилась, то оставить должность министра составит облегчение для меня, и я с радостью буду приветствовать этот день». Государь прерывает меня и говорит, что ему некем меня заменить, и повторяет эту фразу в течение разговора три раза. Затем он прибавляет: «Как же это так? Уже на покой». Я отвечаю, что покоя не будет; что высоким доверием государя я предназначен им в случае войны быть главнокомандующим армиями Южного фронта, что если эти обязанности государь сохранит за мной и после ухода из министров, дела будет много и без должности министра. Что я буду иметь время вполне подготовиться к тяжёлой, выпадающей на меня роли и, имея небольшой штат, буду работать теоретически и практически, буду объезжать войска армий, кои будут подчинены мне в военное время. Я прибавил, что, вероятно, государь будет призывать меня и к другим делам; что, например, буду участвовать и в комитете по делам Дальнего Востока и что доверие ко мне государя только возрастёт, когда я перестану быть министром. Государь остановил меня и сказал: «Знаете ведь, как то ни странно, а это, быть может, психологически верно». Этим государь как бы подтвердил своё принципиальное недоверие к министрам. Государь снова повторил, что ему некем меня заменить, но затем сказал: «Конечно, о назначении в Государственный совет нечего и говорить, но у меня другая мысль: не примете ли вы должность командующего войсками Киевского военного округа. Вы так любите войско и строевую службу». Я ответил, что счастлив буду служить на каждом посту, который назначит мне государь, но если спросить моего откровенного мнения, то это назначение составит для меня: «из попов да в дьяконы». «Почему? — спросил государь, — разве [142] командующие войсками в округах не стоят наравне с военным министром?» Я разъяснил государю существенную разницу и даже неопределенность указаний в законе. Указал, что военный министр имеет власть над всеми округами ту же, что каждый командующий войсками имеет у себя; что военный министр есть прямой начальник всех управлений и учреждений; что командующие войсками сносятся с ним рапортами, «представляют», «доносят». Что, например, если государь изберёт вместо меня Сахарова, то я ему обязан буду писать рапорты. Что мне труднее будет влиять на подготовку к войне войск Одесского и Московского округов, чем если я останусь в Петербурге независимый от должности командующего войсками, что ныне с этой должностью связано и генерал-губернаторство, а мне придётся быть только командующим войсками. Государь возразил: «Я раскаиваюсь, что вверил эту должность Драгомирову».
Я закончил просьбой не принять мой разговор как протест, что я более всего боюсь быть обвинённым в протесте против решений {18} своего государя, что поэтому прошу уволить меня в двухмесячный отпуск, а затем государю видно будет, что со мной сделать. Что, быть может, Его Величеству угодно будет, чтобы я провёл план мероприятий на следующее пятилетие. Государь ответил: «Это очень важное дело». Спросил, куда поеду в отпуск. Ответил: «Преимущественно в Финляндию!» — «Вы не боитесь жить там?» — Нет, Ваше Величество, я боюсь Бога и Вас и больше никого. Я верю в Бога и убийц не боюсь». — «Ловить рыбу? Я слышал, что выезжаете ловить рыбу в бурю...» Надо прибавить, что среди разговора, когда я говорил о Безобразове, то испросил у государя разрешение вытребовать у Безобразова все полученные им у нас секретные материалы и сделать распоряжение, чтобы таких материалов ни ему, ни лицам, при нём состоящим, не выдавалось.
Говоря о трудности министерского служения, я заметил, что год работы отнимает два года жизни. Государь твёрдо [143] сказал, что во всяком случае он сохранит за мной главнокомандование войсками в военное время.
Сегодня прошёл первый день пребывания государя на манёврах под Псковом. Шёл всё время дождь, и путаницы в войсках было много. Особенно напутала гвардейская стрелковая бригада и 22-я дивизия Афанасовича. Завтракали в поезде, сидел рядом с Государыней. Говорили много по-русски. Государь был оживлён.
Обедало всего 10 человек. Из нашего поезда были приглашены только Фредерикс, Гессе и я. Кроме того, дежурный адъютант Долгоруков. Были приглашены Пендзек, на чальник штаба французской армии, и Сахаров. Менее оживлённо, чем за завтраком, но тоже весьма просто и мило. Государь и государыня очаровательны. Кроме них, пока из царской семьи только Ольга Александровна. Она прелестна, но много мальчишеского. Фрейлина одна — Оленина. Все в поезде живут мирно.
5 августа
Сегодня день прошёл без осмотра манёвров войск, кои заслуживали бы внимание государя. Всё утро оставались в поезде. Государь принял меня с докладом и дал 2½ часа времени. Успел окончить свой доклад по командировке на Дальний Восток. Делал доклад по пограничной страже, по железной дороге в техническом и экономическом отношениях, по Приамурскому краю. Государь сочувственно отнёсся к моему заявлению, что новые предприятия на Дальнем Востоке ещё более обездолили Приамурский край. Согласился и с мнением, что нам придётся продолжить дорогу от Сретенска до Хабаровска. Затем после завтрака ездили осматривать Псково-Печорский монастырь. Много старины времён Иоанна Грозного. Там он приказал отрубить голову настоятелю за переписку с Курбским и в тот же день, раскаявшись, нёс покойника во главе всех хоронить, а монастырь одарил. [144]
За обедом и за завтраком сидел рядом с государыней, а Её Величество много говорила со мной по-французски и по-русски.
Всё идёт сильный дождь.
Манёвры идут вяло. Задача составлена Васмундом умело и интересно, но исполнители, Мейендорф и Чекмарёв (головной корпус Каханова), действуют слабо, ибо не понимают обстановки. Конница своего дела не делает. Отдельные стычки пехотных частей вчера, на глазах у начальника штаба французской армии, были неестественны и беспорядочны.
6 августа
День вышел удачный по погоде. Небо прояснилось. Парад относительно удался, если не считать, что преображенцы прошли слабо, хуже всех. Лучше других прошёл Новороссийский пехотный полк 3-й кавалерийской дивизии, тоже праздновавший свой полковой праздник.
Государь всё же отметил в приказе, что все части на параде представились в блестящем виде. Завтрак был предложен от двора 300 офицерам. Государь произнёс обычные тосты. После завтрака все вернулись в поезд, и около 4 часов пополудни гуляли в сосновом лесу.
Обед в очень тесном кругу прошёл оживлённо, Государь вспоминал сочинение Золя «Bête humaine» и «Le Débache». Особенно его поразили сцены Седанской катастрофы. После обеда вышли на платформу и, по шаловливому почину Ольги Александровны, катались с лестницы на подносе: сама Ольга Александровна, Струков, Гессе. Затем стали кататься с песчаной насыпи. Скатился и государь. Много все смеялись. Государь очень ловко прыгал с вершины откоса на скат. Далее всех прыгнул флиг.-ад. Нарышкин. Он прыгнул и с перил. Ольга Александровна резвилась, как прелестный мальчик, и заражала всех своей весёлостью. Государь мило и любовно шутил с нею.
Государыня, оставаясь у лестницы, много смеялась. Но вот она захотела перелезть через перила, запнулась и упала навзничь. Она тотчас поднялась, сказала, что не ушиблась, [145] но раза два подносила руку к голове. Когда все разошлись, Гирш был потребован к государыне.
Струков 64 лет удивил всех своей ловкостью.
8 августа
Вчера и сегодня много ездили верхом. Вчера должны были видеть, как Мейендорф, пользуясь превосходством в силах, разобьёт Каханова по частям. Этого не вышло. Каханов успел притянуть к себе 20-й корпус, которым наступал на гвардию, и одним корпусом атаковал сводную дивизию 18-го корпуса. Мейендорф, непонятным образом, направил 24-ю пехотную дивизию правым берегом Великой. Все пехотные части двух армий бродили впотьмах, так мало было при них оставлено корпусной конницы. В то же время конница двух сторон в составе 12 полков составила, по обыкновению, конное, довольно беспорядочное ристалище. Воспользовался этим случаем, чтобы ещё раз доложить государю об увлечении с нашей стороны стратегической (армейской) конницей. Докладывал своё мнение, что прежде всего надо обеспечивать корпуса пехоты корпусной конницей по расчёту 6 эскадронов или сотен на армейский корпус и уже, что останется, давать в армейскую конницу, а не (на)оборот. Дальнюю разведку мы выучились делать, а ближнюю не умеем и не учимся.
Странное тоже было распоряжение о спешном отступлении гвардейского корпуса, когда показались только ещё передовые части 20-го корпуса. Вместо того, чтобы, напротив, держаться, чтобы облегчить положение Курта, гвардия, не принимая боя, отступила и оставила свои позиции перед Псковом противнику.
Государыня плохо спала ночь и на манёвры не ездила. Ольга Александровна и Мария Павловна ездили верхом, и очень хорошо.
Сегодня был «генеральный бой». Дабы он мог состояться впереди Пскова, на правом берегу р. Великой, 20-й корпус отодвинули назад, гвардии дали занять выбранную ею ранее позицию.
Тактические действия двух сторон не были поучительны. [146] Особенно ошибочно было приказывать переходить в наступление с горы Преображенского полка {19}, когда противник был ещё в 800 шагах. Противнику (6 полков 45-й и 29-й дивизий), вместо движения навстречу, следовало бы остановиться и открыть огонь. Государь выразил желание в этот день особенно хорошо осмотреть 20-й корпус. Но, вместо сего, слишком много времени уделил на объезд гвардии. Окончив объезд войск по фронту, государь повернул к резервам, где стояла и кавалерия. Когда я заметил Гессе, что мы удаляемся от 20-го корпуса, который государь хотел особо подробно видеть, Гессе заметил: «Мы едем к кавалерии, чтобы увидеть улан. В этом всё дело». И так и в других делах. Государыня в этот день ездила в коляске. 20-й корпус в этот день мы видели очень мало, но со всеми гвардейскими полками государь поздоровался.
10 августа
Вчера был обычный доклад. Спросил: утвердил ли государь журнал совещания трёх министров, Ламздорфа, Витте и меня, по делам Дальнего Востока, на основании совещаний в Порт-Артуре. Государь ответил уклончиво, что он не дочитал ещё последних четырёх страниц. Это совещание (второе уже) было у нас 1 августа, и государь выразил желание, чтобы был приглашён и Безобразов. «Пусть, — сказал государь Ламздорфу, — останется при особом мнении».
Безобразов ответил на приглашение условно, указав, что в этот день он ожидает быть принятым у государя; Государь мне говорил, что действительно (в 6 часов вечера) Безобразов был принят. Мы же заседали до первого часу ночи. Поэтому Безобразов мог явиться на заседание хотя в 9 или 10 часов вечера. Но он не явился и уже выпустил жалобу, что его не пригласили. Надо это рассеять.
В докладе моём наибольшее упоминание заслуживает дело о политически неблагополучном элементе в армии. К нам поступают привлечённые к ответственности. Когда о них дела оканчиваются, то некоторые исключаются из рядов [147] армии, а некоторые арестуются. Из нижних чинов, совершивших преступление до поступления в армию, было в 1898 г. — 8 человек, 1899 — 15, 1900 — 30, 1901 — 25, 1902 — 40, в 1903 по 1 июля — 73. Офицеров — 8 за 5 лет. Меры принять надо серьёзные, но я снова государю докладывал, что, без оздоровления всей народной массы, зараза в армии будет проникать всё более и более.
Ездили сегодня в собор, монастырь, Поганкины палаты. Были на «чае» у дворян. Обедали с французской миссией, Пендзеком и двумя его адъютантами. Государь и государыня были к ним очень любезны и, после обеда, на платформе говорили с каждым. Ольга Александровна была тоже приглашена занимать их, но скоро отказалась. Подошла ко мне и откровенно говорила, что это очень скучно и что она этого делать не умеет. Жаловалась, что забыла французский язык.
Сегодня был общий парад. Прошёл прекрасно. Погода благоприятствовала. Все войска имели в(есьма) свежий и бодрый вид. Лошади в отличных телах. 20-й корпус представился очень хорошо. Лучше других, на мой взгляд, прошли полки 37-й пехотной дивизии. Два дня подряд государь с офицерами завтракает в поле. При проводах офицеров несколько сот офицеров так теснятся к государю с криками «ура» и с желанием поднять на «ура», что я и Фредерикс с трудом два дня сдерживали эту толпу. Надо принять меры.
Вчера на докладе, как вывод из манёвров, я доложил государю после обзора действий двух сторон, что манёвр задуман был прекрасно, интересно в высшей степени, но что начальники сторон требовались выдающиеся.
Стратегически Каханов действовал очень хорошо. Мейендорф очень плохо. Тактически и тот, и другой действовали слабо, в особенности благодаря отсутствию корпусной конницы.
Сейчас пил чай с царской семьёю. Государь был очень в духе. Много говорил. Смеялись много тому, что Гессе упал в толпе. Ольга Александровна рассказывала, что какой-то офицер взял её руку и ею толкал офицеров. Государыня, с которой я сидел рядом, много говорила со мной о предстоящих манёврах в Варшавском военном округе. Я ей напомнил, [148] как 5 лет тому назад перед отъездом с государем, по случаю смерти бабушки его, государыня говорила мне о необходимости нам спешить с перевооружением артиллерии.
За завтраком в царском шатре я сидел рядом с Ольгой Александровной. Говорили о том, что она собирается делать. Она сказала: «Я поеду в эту несчастную Данию». Когда я ей, шутя, заметил, что она высказывает мне доверие, высказывая такую смелую мысль, она мне ответила, я не скрываю, что не люблю Данию. Тут же она поставила в Преображенском полку и в жизни для себя первым номером брата и только вторым мужа, и когда я заметил, что обыкновенно бывает обратно, она мне мило ответила: «Я своего брата знаю раньше и полюбила раньше».
За чаем Ольга Александровна довольно больно укусила государя своими белыми зубами за руку. Государь вскрикнул и дал ей хорошего пинка, но сделал это в высшей степени любовно. Любовно смотрит на Ольгу Александровну и государыня.
12 августа
Сейчас ушёл граф Ламздорф. Передал, что государь в отмену своего решения, дабы ранее утверждения журнала трёх министров (Ламздорфа, Витте и меня) по маньчжурским и корейским делам запросить заключение наместника (что и было сделано), ныне приказал телеграфировать Алексееву, что он утверждает наше предположение по маньчжурскому вопросу и будет ждать заключения Алексеева лишь по корейскому. Главным образом государь держится за Ялу и не хочет соглашаться, чтобы это предприятие стало совершенно частным.
Относительно указа о наместничестве Ламздорф рассказал интересную новость. Государь и мне говорил, что относительно издания указа он советовался с Алексеем Александровичем. На днях Авелан был у Ламздорфа и рассказал, что, зайдя 2 августа к великому князю, он застал его в необычайном виде. Великий князь с недовольным видом сидел за письменным столом и что-то писал. Он встретил Авелана словами: «Сегодня я не могу дать вам много времени для [149] доклада. Государь прислал мне на просмотр вот этот проект указа о наместничестве, и я сижу за этим делом». Авелан, к великому удивлению великого князя, ответил: «Напрасно трудитесь, Ваше Высочество, указ уже опубликован несколько дней тому назад». Удивление великого князя было великое...
Ламздорф тоже передал мне, что в дипломатических кругах (узнано, вероятно, путём перлюстрации или дешифрирования депеши) полагают, что Витте соединился с Безобразовым. Ламздорф этому не верит.
Государь обещал мне сегодня поддержать меня завтра в совещании, под его председательством, о постройке с будущего года Бобр-Наревской железной дороги до Остроленки.
Он, выслушав мой доклад о предположенном сосредоточении 1-й и 2-й армий по мысли Николая Николаевича (великого князя), ныне государем утверждённом, и бывшем проекте сосредоточения, выразился, что он сам давно разделял те мысли, которые были выражены Великим князем Николаем Николаевичем. Я указал при этом, что оставление без обороны (или при очень слабой обороне) реки Нарева между Зегржем и Остроленкою тяжко отразится на положении 3-й армии, ибо тыл её и особенно правый фланг будут угрожаемы германскими войсками по прорыве ими линии Нарева, что поэтому надо принять все меры, дабы положение армии не стало критическим. Надо ей облегчить возможность уйти за Буг; выражает {20} при этом значение Влодавы. В числе мер к более упорному отстаиванию линии Бобра и Нарева я отношу и прокладку вдоль этих рек линии железных дорог. Но что временно ограничиваю свои требования проведением дороги по Нареву только от Визовны до Остроленки.
Государь одобрил эти соображения и выразился, что он особенно внимательно к ним отнёсся и потому, что я докладываю ему это дело не только как военный министр, но и как главнокомандующий Южным фронтом. [150]
18 августа
Вчера С. Ю. Витте, когда я навестил его, рассказал мне следующее: в пятницу 15 августа государь назначил ему доклад в 2 часа пополудни, и накануне запискою поручил привезти с собой Плеске. Витте ничего не предполагал особенного и в течение двух часов докладывал государю такие мероприятия, кои касались более будущего, чем настоящего. Когда доклад уже оканчивался, государь неожиданно обратился к Витте со словами: «У меня к вам, Сергей Юльевич, есть просьба: я хочу вас просить принять пост председателя Комитета министров». Витте сидел молча и, вероятно, на лице его выразилось что-либо, ибо государь проговорил: «Я вижу вы, Сергей Юльевич, недовольны. Но ведь это важнейший в государстве пост». По словам Витте, он ответил, что если государь ему прикажет быть дворником при его доме, то и тогда он употребит все силы, дабы с успехом выполнить возложенную на него задачу, но если государю угодно знать личное мнение Витте, то он затрудняется говорить его без разрешения на то государя. — «Говорите, говорите», — сказал государь. «Тогда, Ваше Величество, я бы просил совсем уволить меня от всех должностей» {21}. Государь удивился: «Зачем это вам?» Витте объяснил, что до призыва на государственную службу он получал на частной службе до 60 000 р. в год. Никогда ранее и тем более теперь казна не могла его так обеспечить. Поэтому он и просит вернуть его в первобытное состояние.
Затем государь успокаивал Витте и говорил: «Вы видите, я вам назначаю преемником Плеске, которого вы сами мне намечали. Каждый в этом увидит, что доверие моё к вам продолжается». Далее государь обратился к Витте с предложением помочь расчленить Министерство финансов, дабы Плеске было легче справиться с этим, и сам указал на Восточно-Китайскую железную дорогу, на Железнодорожный департамент, на учебные заведения, пограничную стражу. По словам Витте, он ответил государю, что не видит в этом [151] расчленении пользы, ибо люди, стоящие во главе министерства, куда попадут железнодорожные дела, как Хилков, ещё хуже справятся с ними. Что то же и в школьном деле после Боголепова ничего не достигли. Стража и так подчинена теперь Алексееву.
Затем вошел Плеске, и государь объявил ему об его новом назначении.
Жена Витте, Матильда Ивановна, не была так сдержанна. Она со слезами говорила: «Разве можно так поступать с министром, работавшим 11 лет? Так не поступают с лакеями. И тех предупреждают об увольнении. Мы только что сдали внаём свой дом, который готовили для себя. Мы уже послали вперёд в Сочи прислугу». Далее она говорила, что на посту министра они прожили те сбережения, которые отложены были за время частной службы Витте.
19 августа.
(Вагон на ходу к Либаве)
Сегодня имел продолжительный разговор с государем. Я докладывал, что с ростом нашей армии увеличивается число командных инстанций. Прежде были только корпуса. Теперь корпуса и округа, но уже и этого оказывается мало. Государь на военное время уже наметил двух главнокомандующих фронтами, которые каждый в военное время будут командовать войсками нескольких округов. Что не следует ли и в мирное время тех из командующих войсками, кои предназначаются главнокомандующими на военное время, уже в мирное время назначать главнокомандующими. Им можно прибавить к существующему лишь самый незначительный штат, как кадр будущего штаба главнокомандующего. Выгода будет та, что главнокомандующий явится более самостоятельным в военной иерархии лицом. Он не будет иметь даже условного подчинения военному министру и получит право непосредственного сношения с государем. На что Его Величество ответил: «Конечно, и чем чаще, тем лучше». Я продолжал, что при таком решении главн(окомандующему) легче будет исполнить задачу по подготовке к войне вверяемых ему армий, и соседние командующие войсками [152] легче перенесут как бы вмешательство в их работу мирного времени. Государь одобрил мысль и высказал, что он твёрдо остановился как на главнокомандующих на мне и на Ник(олае) Ник(олаевиче) и надеется, что нас на его век хватит. Что доверие к нам в этой роли — полное.
Прочитав тогда письмо ко мне ген. Сухомлинова, которого я приглашал в сентябре на время отпуска поработать со мной по главнокомандованию и в котором Сухомлинов ждал Пузыревского, как командующего войсками, и просил убрать его из Киева, я доложил государю, что в Варшавском военном округе через несколько дней ему придётся окончательно решить вопрос о назначении лица на место Драгомирова. Что, вспоминая мысль государя послать меня в Киевский военный округ командующим войсками, я верноподданнически докладываю: если уже государю угодно будет заменить меня на министерском посту другим лицом, то не следует ли меня послать в Киев с титулом главнокомандующего с назначением при этом членом Государственного совета. Государь спросил: «А под вами будут ли ещё командующие войсками?» — «Нет, Ваше Величество, не будут. Лишь помощник получит титул помощника главнокомандующего и придётся прибавить несколько человек для кадра штаба главнокомандующего». Государь выразил тогда сожаление, что он уже обещал пост командующего войсками Киевского военного округа Пузыревскому и говорил об этом Черткову, но что, «конечно, если будете вы назначены в Киев, то Пузыревскому обижаться не придётся», прибавил государь. Сказал, что ему надо подумать над этой комбинацией. Затем государь спросил: «И это вас удовлетворяет?» Я тогда взял смелость сказать, что всё в руках государя, если он пожелает, чтобы я стал простым часовым у дома его, то я стану и буду твёрдо стоять, не пожалев себя, а если придётся, то и умру на этом посту. Поэтому, если государь признает, что я ещё нужен на министерском посту, то, как ни труден этот пост, я не пожалею сил, чтобы исполнить должность министра с успехом, но что надо доверие государя. И в Киеве, хотя размер, масштаб работы будет много менее, но и там я буду полезен. Займусь этим фронтом крепко; силы у [153] меня ещё довольно, и государь будет спокоен за этот важный фронт, где я буду часовым. Государь прерывает меня и говорит: «Конечно, конечно, я буду спокоен, а сил у вас много. Стоит посмотреть на ваши плечи». «Поэтому, — говорил я, — то, что вы государь признаете за лучшее для использования моих сил, то и будет принято мною со смирением». Государь спросил: «Почему же вы теперь говорите это?» Я ответил, что говорю на тот случай, если мой уход из министерства уже решён государем. Зная, что меня будет нелегко заменить, я и позволяю себе предлагать комбинацию с моим назначением в Киев. — «Да, — сказал государь, — вас будет трудно заменить». Я позволил тогда назвать кандидатов: Сахаров, Сухомлинов. Государь ответил: «Сахаров хороший начальник Главного штаба, но в военные министры не годится. Кстати, — сказал государь, — мне снова приходит в голову мысль: не следует ли разделить Военное министсрство, как предлагал Обручев, на две части?» Я докладывал вред такого деления и, по-видимому, ещё раз убедил его повременить с этим вопросом. Я направил мысль государя на другое важное дело: на развитие совещаний по стратегическим вопросам под его председательством, подобно бывшему в прошлом году. Государь придал сему большое значение и высказал желание, чтобы заседания эти были периодически повторяемы, и притом при участии моряков, чтобы в них обсуждались вообще все главные вопросы об обороне государства, которые должны решаться в этом совещании. «Командующие войсками, — сказал государь, — должны иметь равный голос с военным министром». При такой постановке дела, заключил государь, согласен, что в разделении министерства нужды и не представится. Ранее в числе доводов, чтобы сохранить нынешнее положение министерства, я указывал на необходимость продолжить наши децентрализационные работы и крепко усилить права атаманов и Туркестанского генерал-губернаторства.
Докладывал государю о несогласии между Субботичем и Алексеевым. Первый подал в отставку. Надо взять его в Военный совет. Доложил государю о принятых нами мерах, дабы помочь Алексееву разобраться в порученном ему деле. [154] Мы, военные, государь, ему поможем всеми силами. Считая то или другое решение неправильным, я обязанным считаю бороться против него и высказываю прямо вам, государь, своё мнение, даже зная, что этим делаю вам неприятность. Легче молчать и поддакивать, но полезно ли это, государь? Его Величество с ласкою ответил, что так и надо действовать, что он очень дорожит прямотой моей. Но, закончил я, раз приказание отдано, мы все, военные, подадим пример точному исполнению высочайшей воли.
Затем я попросил указания, какой случай государь признаёт наиболее желательным: уничтожение Приамурского военного округа и Квантунской области и подчинение всего района Дальнего Востока непосредственно наместнику или оставление Приамурского военного округа и Квантунской области, как они есть, с подчинением командующего войсками наместнику, с придачею ему высших прав за счёт Петербурга — и даже за счёт меня, — прибавил государь. Его Величество указал на первый случай, как на наиболее желательный. Я доложил тогда необходимость перенести управление этим районом из Порт-Артура в другой пункт. Государь оспаривал это мнение, указывая, что временно Порт-Артур является главнейшим на Дальнем Востоке пунктом. Я докладывал, что, притягивая дела из Забайкалья и Приамурья искусственно к Порт-Артуру, мы жертвуем интересами русских областей в ущерб их развитию. Просил государя не решать этого вопроса до приезда Алексеева в Петербург. Государь согласился. Напомнил государю мнение Алексеева о подчинении Приамурья. Государь сказал, что он внимательно прочёл мой дневник о заседаниях в Порт-Артуре. Что много думал. Что и ему приходит в голову мысль, что он мог и неправильно решить вопрос о наместничестве. Но что же делать? Теперь, так или иначе, вопрос этот решён, и с этим надо всем считаться.
Я заговорил о Безобразове. Указал государю, как отношусь к нему в дневнике. Что я не считаю, чтобы он не принёс известной пользы. Да, — прибавил государь, — он разбудил многое. Государь при этом сказал: «Разве мне приятно было слышать два года тому назад Безобразова, когда он говорил [155] мне, что мы избрали ложный путь на Дальнем Востоке. Но я признал, что он был прав. Конечно, скверно, что он критикует всех министров и всё, и всех. Критиковать легко, особенно неответственному человеку». Тогда я сказал: он фанатически увлекается. Что полезное действие его уже произведено. Что в руках государя Безобразов, мечтающий, что он руководит политикой царя, является только орудием. Взяв это орудие в свои руки, государь колол им нас, своих министров, больно. Безобразов в руках государя явился как бы горчичником, который был приставлен и к людям, и к делу. Требовалось произвести известный процесс. Цель достигнута. Теперь надо с Безобразовым поступить так, как поступают с сослужившими службу горчичниками. Государь весёлой улыбкою прервал меня: «Знаю, надо выбросить его». — «Так точно, Ваше Величество, Безобразова пора выбросить в окно. Ведь, государь, если горчичник передержать, то вместо пользы получается вред: являются нарывы. Так нельзя передержать и Безобразова».
Затем я говорил государю: какую тяжкую работу ему приходится делать, дабы, выслушав всех министров, выслушав сторонних лиц, прочитав массы бумаги, находить правильный путь к правде и пользе. Что во многих случаях даже доклад самыи неприятный, идущий вразрез со своими мыслями, доклад, при котором, по первому впечатлению, даётся отпор, при спокойном обсуждении открывает новые горизонты и даёт возможность воспринять ту или другую верную мысль. Государь ответил мне в тёплых словах, что этой работой он занимается, когда гуляет пешком или верхом. Что ему тяжко приходится напрягать свой ум. Что он думает, что это усилие ума, если бы могло проходить в лошадь, то очень встревожило бы её. Что он тяжко мучается, выбирая из всего слышанного — нужное.
В начале доклада государь передал мне записку Юзефовича (через Гессе), сказав, что давно знает Юзефовича, что он киевский житель. Очень надёжный, преданный. Много помог ему в учебном деле. Что в записке этого штатского человека разбирается вопрос о вольноопределяющихся. Что [156] многое я и лично докладывал уже ему, согласное с мыслями, помеченными в записке, что надо её рассмотреть.
Государь вспомнил, как он сам давал мне указания, дабы уменьшить число генералов и вообще военных вне военного ведомства. Теперь видит, что без военных в других ведомствах, особенно внутренних дел, обойтись невозможно, что он с особым удовольствием во время поездки в Саров видел много земских начальников из военных. Что военные более других дисциплинированы и лучше других умеют обращаться с народом, а это важно.
Государь говорил, что на днях завтракал у Константина Константиновича. Что он значительно успокоился, а то он, государь, уже думал прижать его. Что говорили о кадетских корпусах, и государь порадовался, что почти все вакансии в военных училищах пополнены из кадетских корпусов. Что поступающих со стороны с гимназическим курсом так много, что их нельзя было принять. Что надо открыть ещё военное училище.
Сегодня перед отъездом сидел у меня Витте.
Более спокоен, чем то было третьего дня. Обласкан государем при приёме его уже как председателя Комитета министров. Государь усадил его, пошёл сам за папиросой, говорил тёплые слова. Витте говорил, что и молодая государыня «первый раз приняла его по-человечески». Посадила, тепло разговаривала. Ранее принимала его не иначе, как стоя, надменная, как статуя. Государь, отпуская Витте, обнял его, а Витте поцеловал руку у государя.
Государыня-мать и наследник встретили Витте родственно, вышли из-за завтрака, подошли к окну, махали салфеткой. Приехал неожиданно. Посадили завтракать. Окружили вниманием. Наследник говорил, что он теперь ещё более, чем прежде, будет пользоваться советами Витте. Что в Комитете министров они будут сидеть рядом и будут шептаться о том, куда наследнику надо поехать, какие заводы, учреждения видеть.
Витте говорил мне о своём желании вести дела Комитета [157] министров бесстрастно и беспристрастно. О своём желании не приобретать влияния на ход дел. Но среди этих спокойных рассуждений вдруг у Витте несколько раз прорывались горькие вопросы: зачем это сделано? Что выиграют государь и Россия от столь неожиданного удаления его с должности?
После завтрака князь Шервашидзе, старый знакомый его по Тифлису, рассказал ему следующее.
Под Витте уже давно подкапывались. Против него были государь, Великий князь Александр Михайлович, некоторые министры. За Витте — государыня Мария Фёдоровна и наследник. Удары отводились. Уже на первое января был подписан указ об его уходе, но государыня Мария Фёдоровна уговорила государя не делать этого, и ему был дан даже рескрипт. Только теперь Витте понял слова государыни 1 января: довольны ли вы?
Но теперь были подведены одновременно три мины: 1) Великого князя Александра Михайловича на почве, что Витте забрал себе слишком много власти, что он развил у себя ряд министерств, что он обезличивает не только другие министерства, но и само самодержавие. Лично великий князь хотел отторгнуть от Министерства финансов Департамент торговли и мануфактур (осенью прошлого года в Мисхоре Александр Михайлович говорил мне всё это и приглашал содействовать дележу наследства Витте, отобрав два корпуса пограничной стражи); 2) вторую мину вёл Безобразов. Он обвинял Витте в ошибочности нашей политики на Дальнем Востоке. Указывал, что в дружной работе на Дальнем Востоке министров иностранных дел, финансов и военного — Витте главный, что если его убрать — соглашение перестанет существовать; 3) третью мину вёл Плеве с некоторыми министрами (разумел Муравьёва и, вероятно, Победоносцева). Вёл наиболее опасную мину. Указывая государю, что Витте красный, что все недовольные элементы в своей противоправительственной работе находят поддержку и опору в Витте: финляндцы, армяне, учащаяся молодёжь, евреи. Что деятельность его вредна. [158]
Если бы мины подводились по одной, то успеха не имели бы, но подведенные одновременно, произвели взрыв. Государь хотел прежде отправить в Данию государыню, а уже после уволить Витте. Отсрочка отъезда привела к необходимости сделать этот шаг при государыне.
Витте тепло со мной прощался и растроганно вспоминал, что, несмотря на все наши споры и несогласия, он всегда помнил, что моё обращение лично к нему было корректно и сердечно. Что и со своей стороны ни к кому не имел столько симпатии сам Витте, как ко мне. «В вас я видел солдата-воина, который не боится высказывать свое мнение и не боится говорить правду и царю», — говорил Витте. Я тоже был тронут, ибо, не отдавая себе точного отчета, как и почему, но привязан к Витте, как к могучему человеку, хотя и полному противоположностей, но сильному и крупному даже в своих слабостях.
Очень был рад доставить ему некоторое утешение, сообщив, что государь соизволил оставить ему мундир пограничной стражи.
О Плеске
Витте говорил мне, что Плеске хороший человек, очень честных, твёрдых правил, не очень широкого кругозора, отличный работник и отлично знающий кредитную часть. Упрям. Имеет слабость к музыке.
Вчера он был у меня. Ранее встречались редко. Производит впечатление аккуратного бюрократа, изящного на немецкий лад по фигуре и по манерам. Некрепкого здоровьем. Несколько нервного. Знакомился у меня с отношениями военного ведомства к финансовому. Говорил ему о необходимости добавочного кредита (к 130 млн. р., которые условлено прибавить к предельному бюджету) на расходы по формированию и содержанию 16 батальонов, 3 батарей и 1 сапёрного батальона для обороны города Дальнего, выстроенного даже не спрося мнения Военного министерства.
Плеске говорил мне, что ему досталось тяжёлое наследие. Что ему после Витте неизбежно суждено быть сереньким министром. Что в общем он сочувствует финансовой [159] политике своего даровитого предшественника и не будет делать ломки, но что мы шли по разным делам слишком большим ходом. Витте сам признавал, что если бы даже он остался министром финансов, то ему пришлось бы этот ход приостановить. Плеске признаёт, что податное напряжение весьма большое.
Сегодня я возвращался вместе с Плеске из Петергофа после его первого и короткого доклада государю. Плеске вспоминал своё детство. Он из Балтийских провинций, окончил курс в лицее и долго жил в Гапсале, где в то время совершенно просто проживала Мария Фёдоровна с Александром III, тогда ещё наследником престола. Оом — секретарь Марии Фёдоровны — был дядя Плеске. На один из вечеров, устроенных Марией Фёдоровной, был приглашён и Плеске, тогда ещё лицеист. Была музыка, в которой и он принимал участие. Мария Фёдоровна его обласкала. Теперь, представляясь государыне-матери, он был тронут, что она всё это помнит и что окружающие государыню помнят это.
Я советовал Плеске дорожить этой связью.
Плеске говорил мне, что у него никаких знакомых при дворе нет. Что живёт он в Петербурге замкнуто, сурком. Что имеет круг своих друзей. Что перспектива отношений к великим князьям и разным чинам двора его устрашает, но что он постарается от всего этого держаться вдалеке. Снова повторил мне своё желание в делах министерства производить поменьше ломки. Я, дабы отдать ему визит, довёз его до Государственного банка, где он и принял меня в своём кабинете. Там же принесли нам депешу в конверте с надписью: вскрыть в присутствии военного министра. В депеше из Владивостока управляющий банком извещает, что, по донесению военного агента в Японии, японцы готовятся объявить нам очень скоро войну и потому управляющий банком просит немедленно подкрепить ресурсы банка.
19 августа 1903 г., вагон
[160]
Приложение к № 17.
Имевшееся в этой тетрадке письмо {22}.
12 июня № 5
Многоуважаемый
Алексей Николаевич!
С отъездом статс-секретаря Безобразова в Порт-Артур затихли поднятые по Дальнему Востоку вопросы, разрешение которых ожидается на месте в совещании военного министра, адмирала Алексеева и статс-секретаря.
Перед отъездом последний заявил, что для усиления войск на Дальнем Востоке необходимо, чтобы военный министр поступился некоторыми предположенными мерами на Западе, дабы освободить часть отпущенных на будущее пятилетие средств для Востока. На это я возразил, что наши нужды на Западе отпущенными ассигнованиями удовлетворяются в очень слабой степени, при каковом условии вряд ли военный министр в состоянии будет чем-либо поступиться. Тогда он мне сказал, что можно отказаться от Принаревской железной дороги и от укреплений по Нареву, так как якобы эти меры не настоятельны и что, между прочим, Великий князь Николай Николаевич не признаёт их полезности. На это я ответил, что могут быть разные взгляды на этот вопрос, но взгляд военного министра освящён утверждением государя, а при таком условии он является обязательным и не может быть оспариваем, пока не будет изменён тем же порядком, каким и утверждён. На заявление же Безобразова, что он может судить о стратегических вопросах, как бывший военный, я заметил, что для этого недостаточно быть не только бывшим, но и настоящим военным, так как необходимо знать всю совокупность условий обороны государства, а это знают очень немногие. В конце концов я полюбопытствовал узнать, откуда он имел сведения о Принаревской дороге и о предполагаемых к постройке укреплениях, на что получил ответ, что ему, Безобразову, сказал Сергей Юльевич. [161]
Безобразов мне довольно торжественно объявил, что получил телеграмму от Вогака, что военный министр встретил его очень хорошо, без всякого выражения неудовольствия. На мой вопрос, почему он думал, что Вогак будет принят иначе, он определённого ответа не дал.
Из других новостей могу сказать лишь, что государь разрешил пригласить на Петербургские манёвры начальника французского Главного штаба и что государь приказал отменить при полковых мундирах панталоны с лампасами и восстановить прежний порядок.
Войска, отправляемые в Забайкалье, начинают движение 12 июня и заканчивают в половине июля; будут они по распоряжению командующего войсками Приамурского округа расположены в Чите.
Желая всего лучшего, прошу верить в моё искреннее уважение.
В. Сахаров
Рукой генерала Куропаткина: Удивительный нахал этот новый статс-секретарь.