[1]
Осада и штурм Карса. 1828 год.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя...
(Лермонтов)
Ещё не замолкли громы персидской войны 1828—1829 гг., а уже стало неизбежным столкновение России с Турцией. Победоносным войскам кавказским, только что возвращавшимся из Персии, приказано было готовиться к новым военным действиям. По общему плану войны кавказский корпус должен был: 1) отвлечь турецкие силы с Дуная и 2) овладеть в Азиатской Турции местами, необходимыми для округления и обеспечения русских границ. Предполагалось для этого покорить два [2] пашалыка (т. е. области), Карсский и Ахалцихский, и взять две приморских крепости, Поти и Анапу. Решив прежде идти на Карс, Паскевич в конце мая 1828 г. приказал войскам сосредоточиваться в селении Гумры на р. Арпачае. Чтобы обеспечить и сделать удобными пути сообщения этого сборного пункта с Тифлисом, в один месяц три батальона солдат проложили через три высоких горных хребта удобную дорогу с мостами и плотинами. Бесконечной вереницей потянулись по новому пути войска, арбы и караваны с жизненными и боевыми припасами. В первых числах июня весь действующий корпус собрался в Гумрах, а 14 июня после напутственного молебствия полки русские тронулись к Арпачайской переправе. Казачья бригада Сергеева первая перешла заповедную речку и громким «ура!» приветствовала турецкую землю. От Гумров до Карса 65 вёрст. Дорога была отличная, войска шли в удивительном порядке. 17 июня корпус остановился в селении Мешко, верстах в 16 от Карса. Сюда ночью прискакали около 30 конных турок, налетели на казачий пикет, одного казака изрубили, другого взяли в плен и ускакали. Эта дерзость подтвердила сведения о многочисленности войск Карсского гарнизона, ожидавшего кроме того с часу на час прибытия войск самого Киос-Магомет-паши, [3] турецкого главнокомандующего. Дабы помешать их оединению, Паскевич решил стать на сообщениях Карса с Эрзерумом. Рано утром 19 июня войска двинулись далее из Мешко. Отделив часть их на прикрытие вагенбурга, переходившего на эрзерумскую дорогу, Паскевич сам повёл главные силы к Карсу, расчитывая произвести рекогносцировку, а если удастся, выманить гарнизон в открытое поле и дать сражение. Перед русскими стали отчётливо обрисовываться грозные твердыни Карсской цитадели. Видно было, как растворились крепостные ворота, и неприятельская конница, выехавшая из них в числе 4—5 тысяч, стала на равнине.
Делибаши, последние остатки некогда страшной турецкой конницы, столкнулись с донскими казаками, шедшими впереди, и потеснили их. Главнокомандующий, внимательно следивший за неприятелем, тотчас приказал своему конвою скакать на помощь. Линейный полк, грузины и татарская конница вовремя поддержали донцов. Линейцы перестреливались с чудесной кавказской джигитовкой. Но эти суровые воины не любили долго жечь пороха там, где можно было покончить всё одним решительным ударом. И вот, едва турецкая цепь, разгорячённая боем, отделилась от своих резервов, линейцы выхватили шашки и, [4] с гиком ринувшись вперёд, смешались с неприятелем. Минута — и делибаши, что значит обрекшие себя на смерть, скакали назад, ища уже не смерти, а спасения от неё в бегстве. Масса турецкой конницы двинулась к ним на выручку.
Между тем, построившись в боевой порядок, к месту боя подходила русская пехота. Перед ней обрисовался уже громадный вал, прикрывавший юго-восточное предместье Карса, которое пленные называли Байрам-Паша. Там ещё продолжались работы городскими жителями; а на валу стояли войска, реяли знамёна и группами разъезжали турецкие военачальники.
Как только пехота перешла ручей, с крепостных башен загремели орудия; русская артиллерия стала им отвечать. Колонны остановились. Два донские казачьи полка, поддержанные Нижегородским полком, развернулись на правом, а три на левом фланге боевого порядка. Сводный уланский полк остался в резерве.
Масса развернувшейся русской кавалерии озадачила турок, но ненадолго. Большая часть конницы их потянулась вправо, то есть к нашему левому флангу, а меньшая — стремительно понеслась прямо на бригаду правого фланга, стараясь охватить её с тыла.
Паскевич приказал казакам подаваться [5] назад, чтобы заставить турок как можно дальше отойти от Карса, а между тем Сводному уланскому полку велел отрезать неприятелю всякий путь к отступлению. В то же время пионерный батальон выдвинулся вперёд почти к подошве Карадага, чтобы не допустить атакованную конницу укрыться в предместье Байрам-Паша.
Уланы только что размундштучили лошадей, готовясь навесить им торбы, как прискакал ординарец с приказанием идти на рысях вперёд к боевой линии. Мундштучить снова было некогда — и полк поскакал на трензельках. Турки заметили опасность и повернули назад, но было уже поздно... Стройно, как на учении, развернув свои эскадроны, нёсся Сводный уланский полк, шумя флюгерами наклонённых пик, и под огнём крепостных орудий ударил во фланг неприятелю; казаки рубили его с тыла; линейцы и грузины, прискакавшие сюда с левого фланга, отрезали его от Карса. Вся неприятельская линия, сбитая со своего направления, кинулась вправо, прямо под огонь пионерного батальона, и, не имея другого выхода, она проскакала вдоль фронта, преследуемая конницей, поражаемая градом пуль и картечей. Сколько неприятель потерял в этом месте убитыми и ранеными — неизвестно; наша конница привела 40 пленных и между ними несколько [6] офицеров. Преследование продолжалось почти до самых стен городского предместья.
Вместо того, чтобы непосредственно помочь бегущим, турецкие резервы устремили все свои силы на левый фланг русской позиции. Там стоял генерал Завадовский с тремя донскими полками. Старый запорожский казак, всю свою жизнь проведший в боях, он сразу искусным манёвром навёл турецкую конницу на огонь казацкой артиллерии и после картечного залпа ударил в пики... Поражение турок на левом фланге вышло ещё сильнее, нежели на правом.
Сражаясь на глазах целого корпуса, русская конница покрыла себя в этот день славою: в подвижности она не уступала турецкой, а в решимости к удару холодным оружием превосходила её.
Пехота вовсе не принимала участия в деле и, составив ружья в козлы, спокойно отдыхала в ожидании приказа идти вперёд. Сам Паскевич находился во время боя в первой линии и завтракал под неприятельскими выстрелами. День этот имел огромное влияние на дух Карсского гарнизона. Из города поражение турецкой конницы было видно, как на ладони, и, смотря на гибель своей кавалерии, замечая в то же время спокойную [7] уверенность отдыхавшей русской пехоты, турки должны были испытывать угнетающее чувство.
К вечеру того же дня весь корпус расположился лагерем у деревни Кичик-Кев, на правом берегу реки Карс-Чай. По обеим сторонам изгиба этой реки и лежала крепость Карс с её предместьями. Теперешние укрепления Карса с его передовыми далеко выдвинутыми фортами занимают сравнительно огромную площадь, в самом центре которой помещаются старая крепость и её форштадты, а окраины обнимают собою все те места, которыми могли свободно воспользоваться войска Паскевича. Но и в 1828 году, при тогдашнем артиллерийском и ружейном огне, крепость эта представляла твердыню первоклассную.
План штурма Карса 23 июня 1828 года.
Сильный по своей природе, Карс ещё был усилен рядом искусственных фортов и укреплений, то примыкавших к городу, то отступавших от него.
Собственно крепость представляла неправильный четырёхугольник, обнесённый высокими двойными стенами, которые фланкировались множеством выдающихся башен, приспособленных к обстреливанию дальним огнём всей лежащей впереди них местности. Сами стены, доходившие от двух до четырёх саженей высоты, были сложены из огромных [8] каменных плит и увенчаны зубцами, между которыми располагались орудия.
Внутри крепости, в северо-западном углу её, на высокой скале возвышалась неприступная цитадель, унизанная в три яруса пушками. Она состояла из трёх совершенно отдельных частей, спускавшихся тремя уступами к городу, имела все строения каменные, покрытые накатником и землёй, и по силе своей обороны являлась пунктом поистине неприступным. Подступы к цитадели были возможны только с востока и юга, то есть со стороны самого города; с севера же и запада скалистый обрыв реки устраняет всякую мысль о возможности подъёма. Карc-Чай протекает здесь вдоль всей северной стороны крепости среди скал, на глубине сорока и более саженей, и эта расселина обрамлена почти отвесными берегами. Для добывания воды из этой пропасти цитадель имела к Карс-Чаю крытый ход под каменными сводами, с крутой лестницей в триста ступеней, настолько узкой, что два встретившиеся на ней человека с трудом могли разойтись. Вверху этот ход запирался железной подъёмной дверью, ключи от которой в военное время хранились у коменданта.
С трёх сторон к крепостным стенам примыкали три большие форштадта. К югу, к стороне [9] русского лагеря, простиралось обширное главное предместье, Орта-Кепи, защищённое, помимо каменной стены, двумя бастионами, из которых один, Юсуф-паша, сильно укреплённый, расположен был на юго-восточном выдающемся углу форштадта.
К востоку тянулось другое предместье, Байрам-паша, доходившее уже до самой горы Карадага, на вершине которой стоял сильный редут на 14 орудий, обстреливавших подступы к крепости. Редут носил имя также Карадагского и состоял из двух деревянных срубов, наполненных внутри землёй и каменьями.
От Карадагского редута тянулась на запад, по направлению к обрыву, лишь небольшая стена, сложенная также из деревянных срубов и имевшая не более 265 саженей протяжения.
Между предместьями Орта-Кепи и Байрам-паша простирался пустырь, обнаруживавший юго-восточный угол самой крепости. Но всё это пространство представляло собою болото, находящееся под перекрёстным огнём, делавшим подступ с этой стороны почти немыслимым.
Наконец, на западе, на левом берегу Карс-Чая, лежало предместье армянское. Эти заречные жилища, неширокой полосой разбросанные по утёсистым возвышениям, защищались отдельными [10] каменными стенками с бойницами. Древний замок Темир-паша, лежавший впереди форштадта против его середины, составлял главнейшую опору заречных укреплений, командуя не только всеми предместьями, но даже и южной стеной крепости. Перед армянским форштадтом, на полугоре, простиралось большое турецкое кладбище.
Далее к югу, как бы продолжая укрепления армянского предместья, между этим последним и кладбищем расположился турецкий укреплённый лагерь.
Таковы были твердыни, перед которыми стояло теперь русское войско. Имея перед собою с одной стороны крепость, Паскевич должен был ожидать с другой нападение армии Киос-Магомет-паши. Лазутчики один за другим являлись к нему с вестями, что двадцатитысячная турецкая армия вышла из Эрзерума и с часу на час может появиться из-за Саганлугских гор.
Весь вечер 19 июня с крепости продолжалась пальба. На тёмных стенах её то и дело вспыхивали огни, сопровождаемые громом пушечных выстрелов. Турецкие орудия, благодаря чрезмерной длине своей, били далеко, и ядра их долетали даже до русского лагеря. Ночь, однако, прошла спокойно. 20 июня была сделана демонстрация против северного фаса крепости. [11]
Завязавшийся здесь пехотный бой продолжался до поздней ночи и отвлёк внимание турок от рекогносцировок крепости с юго-западной её стороны. Во время этого боя русскими офицерами были выбраны места для первой осадной батареи, которую и построили в ночь на 21 июня перед правым флангом неприятельского укреплённого лагеря. Следующие 21 и 22 июня шли деятельные приготовления к осаде, а чтобы отвлечь внимание турок от осадных работ, производились фальшивые атаки неприятельских позиций. В ночь на 23 июня возведены были три новых осадных батареи, и с восходом солнца 26 орудий могли открыть огонь по укреплённому лагерю.
День 23 июня 1828 года занимает в истории русских подвигов совершенно особое место, выходящее из ряда даже необыкновенного и приближающееся к невероятному. Перед малочисленной армией, почти не руководимой определёнными приказаниями вождя, а ведомой лишь исключительно силой духа, перед которой нет недостижимого, пала неприступная крепость, видевшая много раз грозных завоевателей у стен своих, но никогда — в стенах.
Трёхдневная осада подготовила ещё слишком незначительные средства для приступа, чтобы можно было рассчитывать на успех его. Четыре батареи [12] против угла южного форштадта, прикрытого укреплённым вражеским лагерем, образуя лишь первую осадную параллель, не могли дать и мысли о возможности кровавого штурма... И распоряжений о нём не было. Но борьба, случайно загоревшаяся на незначительном пространстве, вовлекая постепенно всё новые и новые части русской армии в битву, быстро принявшую колоссальные размеры, сломила всякое сопротивление турок, охваченных паникой перед нечеловеческим презрением к смерти, которым дышал каждый русский солдат. Не получая никаких указаний, отдельные полки, батальоны и роты, предводимые испытанными в боях начальниками, сами знали, что делать, и солдаты, умирая, желали только победы оставшимся в живых. И Карc, сами стены которого, казалось, были объяты ужасом, склонился перед победителями недосягаемыми вершинами своих башен.
Вот как случилось это невероятное, славное дело падения Карса.
С первыми лучами восходящего солнца со всех русских батарей началась канонада по турецкому лагерю. Возвышенность перед армянским предместьем, где стояли палатки, моментально была засыпана гранатами, и лагерные батареи, взятые под перекрёстный огонь, замолкли. В ответ [13] на это сильнейший огонь со всех ярусов цитадели, из крепости и с башен предместий обратился на главную 4-ю батарею. 16 русских орудий с трудом могли отвечать на эту адскую канонаду. К счастью, обстоятельства внезапно переменились — в это самое время загорелось жаркое дело на левом берегу Карс-Чая.
Наглядное представление о происходившем на осадной батарее № 4
утром в день штурма даёт картина Яна Суходольского «Штурм крепости Карс
23 июня 1828 года». Слева в клубах дыма скрывается сама батарея,
расположенная за невысоким бруствером. На другом берегу, за широким изгибом
Карс-Чая виден армянский квартал с возвышающимя над ним замком Темир-паша.
Справа — городское предместье Орта-Кепи и продвигающиеся к нему
колонны войск. Турецкие пушки со стен крепости ведут огонь, а над облаками
порохового дыма возвышается господствующая над всей местностью неприступная
цитадель Карса. Картина написана в 1839 году.
Когда батареи турецкого лагеря замолкли, часть неприятельской пехоты спустилась с укреплённой высоты армянского форштадта, заняла кладбище, лежавшее на полугоре, и стала оттуда поражать на выбор русских солдат, занимавших траншеи. Командир 4-й роты 39-го егерского полка поручик Лабинцев, стоявший в передовой цепи, решился без приказания двинуться вперёд, чтобы выбить неприятеля из его укрытий на кладбище. Пули и картечь посыпались на егерей. Но Лабинцев задался мыслью во что бы то ни стало не только овладеть кладбищем, но даже батареей, венчавшей гребень возвышенности, — и бросился на приступ. Турки почти в упор дали залп и, не успев вторично зарядить свои ружья, встретили нападавших штыками и ятаганами. Произошла рукопашная свалка. Новые толпы турок бешено принеслись сюда из лагеря, и егеря, несмотря на всю свою храбрость, были отброшены. В эту опасную минуту Лабинцев не потерял [14] присутствия духа; он снова сомкнул свою роту, воодушевил её короткой речью и впереди всех опять бросился в сечу.
Из траншей между тем увидели опасное положение передовой цепи и послали помощь. Первыми подоспели на место свалки с третьей батареи три роты 42-го егерского полка, с храбрейшим подполковником Миклашевским, и вместе с ротой Лабинцева ворвались на кладбище. Овладеть кладбищем было, однако, нелегко. Частые могильные камни и памятники давали неприятелю возможность держаться отчаянно, и каждый шаг надо было брать с боя, каждую могилу отнимать штыками. Но и мужество русских солдат, предводимых Миклашевским и Лабинцевым, не имело пределов. Неприятель, наконец, был выбит с кладбища, и солдаты, преследуя бегущих, бросились вверх по горе, к укреплённому лагерю. Это был опасный шаг; положение становилось слишком серьёзным. Напрасно некоторые офицеры хотели остановить порыв зарвавшихся храбрецов.
— Стойте, братцы! Остановитесь! — кричали они. — Дальше не надо! Это только фальшивая атака!
— Никак невозможно, ваше благородие, — отвечал на бегу один из солдат, — нам уже не впервой иметь дело с нехристем. Пока его по [15] зубам не треснешь, он никак этой самой фальшивой атаки понять не может.
Солдаты были страшно одушевлены; «ура!» гремело. Рота Лабинцева и 2-я рота 42-го полка, капитана Черноглазова, насевши на бежавших турок, вместе с ними вскочили в укреплённый лагерь, и часть палаток, пять знамён и два орудия тотчас перешли в их руки. Лабинцев при этом был сильно контужен, Черноглазов получил три раны пулями в левый бок, в шею и грудь — все навылет.
Таким образом занятие укреплённых высот, то, чего едва надеялись достигнуть в течение лишь нескольких дней, неожиданно осуществилось в два-три часа времени; теперь для всех стало ясно, что если передовой батальон будет поддержан, то внешние укрепления Карса могут быть взяты. Начальник пехоты князь Вадбольский тотчас решил воспользоваться внезапным оборотом сражения и быстро продолжал наступление, чтобы овладеть всем заречным армянским форштадтом.
Князь Вадбольский был уже человек старый, добрый и очень любимый солдатами; он видел опасное положение Миклашевского, видел, что новые густые толпы пехоты идут на него из прилегающих форштадтов, и приказал полковнику [16] Реуту, известному защитнику Шуши, спешить на помощь с пятью остальными ротами егерей и удержать за собою отнятую у турок позицию.
Батальон Реута не мог, однако, подоспеть вовремя. Двигаясь вправо от батареи № 3-й, чтобы выйти во фланг неприятелю, ему пришлось с большими усилиями взбираться на громадный утёс. А в это время неприятель в превосходных силах вышел уже из предместья и ударил на отбитый лагерь. До двух тысяч турок с холодным оружием в руках и со страшным криком неслись на Миклашевского. С главной батареи тотчас открыли по ним огонь через речку. Но картечь и гранаты не могли остановить удара. Зарвавшийся батальон мгновенно был опрокинут, и турки погнали его назад к кладбищу. Человек тридцать с самим Миклашевским были между тем отрезаны. Окружённые врагами, они прижались к скале и отбивались отчаянно. В то же время часть турок, кинувшаяся влево, атаковала и колонну Реута. Поднимаясь на утёс, егеря не могли их встретить сомкнутым фронтом, и головной взвод сразу был опрокинут. Весь левый русский фланг пришёл в замешательство. Тогда Вадбольский, по настоянию начальника траншей полковника Бурцева, быстро собрал остальные роты егерской бригады, ещё стоявшие [17] на батареях, и лично повёл их в битву. Но он был ещё на пути, а батальон Реута уже оправился и снова полез на скалы, где над головой его стоял разъярённый и победоносный враг. Ещё минута — и егеря на самом краю утёса вступили в рукопашный бой.
В это самое время на главную батарею прискакал сам Паскевич, встревоженный сильной канонадой и боем, начавшимся без предварительных распоряжений и приказаний. Остановившись на левом фланге батареи, на самом открытом месте, где каменистая почва не позволяла возвысить бруствера, он ясно видел всё, что делалось за рекою: и массы нападающих турок, и опрокинутый отряд Миклашевского, и отчаянный бой, шедший на скалах у Реута — всю эту поразительную картину беспощадной борьбы на жизнь и смерть. Неприятельские снаряды осыпали главнокомандующего. Почти возле него ядро оторвало руку молодому офицеру Эриванского полка князю Ратиеву, многие из свиты его были убиты или ранены.
Положение дел становилось всё более и более опасным. Нужно было решиться на что-нибудь, и решиться немедленно, так как поражение левого фланга могло стать гибельным для всего малочисленного русского корпуса. Командир Грузинского полка граф Симонич, герой персидской [18] войны, подошёл к Паскевичу и просил позволения взять часть своего полка и идти на помощь Вадбольскому. Муравьёв со своей стороны поддержал это предложение. «Хорошо, но вы отвечаете за всё головою», — сказал Паскевич Муравьёву.
Три роты Грузинского полка под личной командой Симонича быстро спустились к реке, чтобы соединиться с егерями. Бой происходил всего в каких-нибудь двух или трёх сотнях саженей от батареи, но егеря были отделены от неё непроходимой в этом месте рекою, и Симонич, не найдя переправы, должен был повернуть на мост, чтобы выйти к заречному форштадту окольной и дальней дорогой. Гренадеры пошли форсированным маршем. Между тем обстоятельства на месте сражения быстро изменились на глазах самого Паскевича.
Рассказывают, что когда опрокинутый батальон Миклашевского бросился к кладбищу, перед бегущими солдатами внезапно появился священник Крымского пехотного полка Андрей Белицкий и преградил им дорогу. Он был в епитрахили и, высоко подняв над головою животворящий крест, крикнул громовым голосом:
— Дети! Остановитесь! Неужели вы оставите здесь и меня, и крест распятого Господа? Если [20] вы не русские, не христиане — бегите. Я один сумею умереть за вас!
Солдаты остановились. Офицеры воспользовались этой минутой, привели их в порядок, повернули назад и бросились на турок. Через несколько минут Миклашевский, уже погибавший с горстью храбрых людей, был выручен.
Егеря соединились с колонной Реута, а тут подоспел и князь Вадбольский со своими резервами. Тогда на высотах, занятых укреплённым турецким лагерем, произошла последняя отчаянная схватка. Турки и русские смешались в одну общую массу. Камни, ружейный и пистолетный огонь, штыки, кинжалы и сабли — всё было пущено в ход для взаимного поражения. Кровавая резня длилась с четверть часа. Необычайное мужество солдат и офицеров восторжествовало наконец над диким фанатизмом неприятеля: турки бросились бежать по направлению к форштадту, солдаты их преследовали. Кучи набросанных по дороге камней, новый ряд шанцев, новое кладбище, затем начинающиеся строения — всё, на каждом шагу, давало туркам возможность обороняться; но им не давали времени опомниться. И Вадбольский на их плечах ворвался в армянское предместье.
Полковник Бурцев с ротою 39-го полка тотчас [21] отделился от колонны и кинулся влево к северо-западной башне Темир-паша, которой принадлежала важнейшая роль в обороне заречного форштадта. Грозно возвышались её каменные стены. Напрасно с самого утра громили их русские батареи — ядра отскакивали от них, как мячи, и множество их лежало кругом расколотыми. Сама башня, как сказано выше, командовала не только форштадтом, но превышала крепостные стены и даже равнялась с цитаделью, и взять её было делом первостепенной важности. Встреченная почти в упор ружейным огнём, рота Бурцева ударила в штыки, ворвалась в башню и после жестокого и короткого боя, овладела ею. Бурцев тотчас поставил на ней два орудия 2-й лёгкой роты 20-й артиллерийской бригады и принялся картечью очищать улицы предместья.
Почти одновременно со взятием Темир-паши, начальник артиллерии генерал-майор Гилленшмит, двигавшийся с артиллерией по следам князя Вадбольского, занял покинутые высоты укреплённого турецкого лагеря и там, где впоследствии возникло укрепление Чим-Табия, поставил батарею из двух казачьих и четырёх батарейных орудий кавказской гренадерской артиллерийской бригады. В то же время полковник Бородин, с ширванским батальоном, вытеснил неприятеля из каменных [22] шанцев против цитадели и на высоком утёсе устроил ещё батарею на два орудия. Так, совершенно случайно, образовалась вторая параллель, и три батареи (Бурцева, Гилленшмита и Бородина), уже с самого близкого расстояния принялись громить и цитадель, и город, чтобы тем препятствовать движению резервов.
В армянском предместье продолжалась, между тем, кровавая битва. Егеря теснили неприятеля из дома в дом, из улицы в улицу, обозначая свой путь вражьими трупами. Ни многочисленность, ни твёрдая защита не спасали турок; они потеряли девять знамен и вынуждены были, наконец, уступить предместье до самого верхнего моста. Поражение их при отступлении было так велико, что в одной из улиц неприятель, будучи схвачен на штыки с обоих концов, совершенно загородил путь своими трупами. Но и русским недёшево досталась эта кровавая схватка: только в одном этом месте было убито и ранено 13 офицеров.
Теснимый повсюду, неприятель занял наконец последний отдалённейший квартал предместья, примыкавший уже к самой реке. Егеря, истощённые боем, вероятно, встретили бы здесь отчаянный, быть может, гибельный для себя отпор, — и они остановились. Князь Вадбольский понял, что сделать [23] более того, что было сделано в этот день, люди не могли: им не доставало физических сил и нужен был хоть кратковременный отдых. С другой стороны, этим отдыхом могли воспользоваться турки, чтобы подвести резервы, и тогда переменчивый жребий сражения, пожалуй, мог бы опять перейти на их сторону.
К счастью, как раз в эту критическую минуту подоспели свежие силы.
Это был Крымский пехотный полк, выведенный из траншей, со 2-й батареи, генерал-майором Корольковым. Он занял те высоты, на которых стояли ширванцы, а ширванский батальон, оставив свою батарею под прикрытием крымцев, быстро спустился с высот к атакованному кварталу и встретился здесь с тремя грузинскими ротами, которые как раз в это время привёл сюда граф Симонич. Два свежие батальона, сменив усталых егерей, единодушно, без предварительного соглашения, пошли на штурм и смелым натиском в штыки очистили последнюю часть заречного форштадта до самых берегов Карс-Чая. Теперь только одна глубокая трещина, на дне которой шумела река, отделяла войска от неприятельского города. К счастью, в этой части форштадта был прочный каменный мост. Ширванские стрелки быстро перебежали его и засели [24] в обывательских домах, раскинутых по крутизнам при подошве самых стен цитадели и крепости. Под их прикрытием весь батальон ширванцев перешёл через мост среди общего замешательства и ужаса турок; гренадеры и егеря проникли сюда же по двум другим мостам, которые турки также не успели уничтожить. Вся западная часть крепостной стены, со стороны арзерумской дороги, была теперь плотно обложена русскими войсками.
Начальник штаба барон Остен-Сакен подъехал к главнокомандующему, предлагая ему продолжать сражение с тем, чтобы тотчас взять ближайшее, южное предместье Орта-Кепи, овладеть затем Карадагом и, таким образом, отнять у турок все внешние их укрепления.
Паскевич согласился.
С главной батареи тотчас выдвинут был батальон эриванцев и две роты Грузинского полка под личным начальством барона Остен-Сакена. Под картечным огнём колонна эта дошла до предместья, защищённого с фронта двумя бастионами, вернее — башнями, соединёнными между собой невысокой стенкой со рвом. Левый бастион моментально был взят подполковником Кошутиным, причём рота штабс-капитана Музайко овладела тремя турецкими пушками. Между тем [25] часть эриванского батальона, имея во главе самого командира полка барона Фридерикса, перебралась через стенку, на которой развевалось семь турецких знамён, и ворвалась в предместье. В штыковой схватке, последовавшей за этим, подпоручик Литвинов и прапорщик Давыдов взяли с боя каждый по знамени; 2-я рота с подпоручиком Еллисуйским взяла их четыре; 3-я рота — одно. Вся передовая часть предместья была занята эриванцами. Держался ещё только один правый бастион, носивший название Юсуф-Паша. Оттуда действовала по штурмующим турецкая пушка картечью и наносила им весьма ощутимый вред. Чтобы сломить сопротивление бастиона, барон Остен-Сакен приказал подвести две пушки, которые с самого близкого расстояния открыли по нему огонь. В то же время, заметив смятение в его гарнизоне, обер-квартирмейстер полковник Вольховский с двадцатью грузинцами бросился на приступ, и башня была взята с пушкой и двумя знамёнами. Из пушки тотчас стали стрелять по городу.
Когда оба бастиона были уже в русских руках, 12 батарейных орудий, взятых по приказанию Паскевича с 4-й батареи, поставлены были правее Юсуф-Паши, позади болота, и принялись обстреливать цитатель. Под их покровительством [26] гренадеры совершенно очистили занятое предместье. Город в трёх местах был зажжён гранатами; против дома паши взлетели на воздух три неприятельских зарядных ящика.
Очередь была за Карадагом.
Ещё в то время, как в улицах Орта-Кепи кипела рукопашная схватка, Паскевич отправил на подкрепление Остен-Сакену три роты Эриванского полка, под личной командой генерала Муравьёва. На главной батарее, где всё ещё был Паскевич, остались только четыре мортиры и в их прикрытии сводный батальон из трёх рот Грузинского полка и одной эриванской. Все остальные войска уже были введены в дело.
Муравьёв подошёл к Орта-Кепи в то время, когда бой в улицах уже затих. Тогда он, усиленный из отряда Остен-Сакена ещё ротой грузинцев, немедленно повёл свои войска в последнее восточное предместье Байрам-Паши, по занятии которого он должен был штурмовать Карадаг, где сгруппировались все выбитые с передовых позиций турецкие войска и строились новые батареи. Идти приходилось по открытому месту и под огнём всей крепостной артиллерии; к счастью, большинство снарядов переносилось через голову, не причиняя большого урона. Очевидно, турки подверглись тогда уже полной деморализации, [27] и потому предместье Байрам-Паши, лежащее на полугоре, было занято без особого сопротивления. Муравьёв оставил в нём одну карабинерную роту поручика Ляшевского, приказав ему удерживать предместье в случае вылазки из крепости, а с остальными ротами двинулся на Карадаг.
От самого предместья Байрам-Паши пришлось подниматься без всяких дорог по крутым тропинкам на высокую скалистую гору, увенчанную редутом. Войска двигались тем не менее с барабанным боем и грозным «ура». Град неприятельских снарядов и пуль летел в них и с Карадагского редута, и с ближних шанцев, и с крепостных бастионов. Но это были уже замиравшие отголоски карсского штурма. Смелое наступление Муравьёва поразило турок, и грозная позиция была оставлена ими без боя. Турки бежали с такой поспешностью, что когда к редуту подошёл батальон, на бруствере его ещё развевалось покинутое знамя: оно было сорвано каким-то казаком; а четыре орудия, найденные в редуте, тотчас были обращены на крепость.
Вбегая на редут, солдаты проходили через небольшой оставленный турками лагерь: палатки стояли на самой дороге; но ни один гренадер не [28] заглянул в них поживиться добычей — так сильно было стремление солдат скорее захватить орудия и знамя. «Отличительная черта войск Кавказского корпуса, в коих славолюбие превышает чувства корысти», — замечает по этому поводу Муравьёв.
Все передовые укрепления Карса теперь были взяты, и русские батареи громили уже крепость. Стрелки, скрывавшиеся в ближайших домах городских предместий, поддержанные общим движением колонн, смело устремились на крепость, пробрались по плоским кровлям зданий под самые стены и мгновенно охватили их с востока, юга и запада.
Наступила решительная минута.
Единодушно, как бы по данному сигналу, войска, не видевшие друг друга из-за большого расстояния, без всякого приказания разом пошли на крепость. Их встретили беспорядочным пушечным и ружейным огнём, но это не могло уже вырвать победу у войск, одушевление которых было доведено до величайшей степени. Один из эриванцев (со стороны Орта-Кепи), первый вскочивший на стену, был поражён смертельной пулей и, падая, крикнул: «Прощайте, братцы! Да только город возьмите!» Два эриванские унтер-офицера, из роты поручика Ляшевского, [29] первыми спрыгнувшие со стены, чтобы отбить восточные ворота, разом были убиты разорвавшейся над их головами русской же гранатой. Их сменили другие смельчаки — и ворота были отворены. То же происходило со стороны армянского квартала, откуда врывались колонны Бородина, графа Симонича и князя Вадбольского. Повсюду, как оказалось после, повторялись одни и те же сцены. Армяне помогали русским солдатам взбираться на стены, солдаты поодиночке спрыгивали вниз и бежали отворять ворота. Это был ряд подвигов истинного геройства, и не один десяток отважных заплатили за них своей жизнью. Скоро все ближайшие бастионы и башни с двадцатью пятью орудиями были взяты, и вся крепость, за исключением только одной цитадели, перешла в руки русских. Всё это сделалось так быстро, при таком поражающем единодушии войск, что турки потеряли голову и не понимали, что вокруг них происходит. Конница их бежала из города. Паша с большей частью гарнизона заперся в цитадели; остальные войска и народ метались по городу оглашая воздух криками и мольбой о пощаде.
Но вот на высоких стенах цитадели разом взвились два белые знамени — и всё умолкло. Крепость сдавалась. Депутация, вышедшая к русским войскам, была отправлена к Паскевичу. Главнокомандующий [30] тотчас распорядился прекратить огонь, и через полковника князя Бековича-Черкасского предъявил коменданту следующие условия: 1) паша признаёт себя военнопленным и 2) войска, укрывшиеся в цитадели, безотлагательно складывают оружие.
Чтобы ускорить развязку и вынудить пашу немедленно исполнить решительное требование, 20 орудий, вызванные из Кичик-кевского лагеря, были подняты на северо-восточные высоты, и русские батареи кольцом опоясали крепость. Полки, между тем, подвигались с разных сторон и с музыкой и песнями подходили к самым стенам цитадели. Рассказывают, что в середине города один из русских отрядов случайно встретился с тысячной турецкой конницей, которая стояла в тесных улицах шпалерами и, прижавшись к домам, беспрепятственно пропускала проходившие перед нею войска, с одной стороны чувство страха, с другой — дисциплина удержали спокойствие, и русский отряд с торжествующим видом двигался мимо озадаченного врага к цитадели. Паша колебался, однако, принять тяжёлые условия капитуляции и просил два дня отсрочки. Кадий и муфтий, два первенствующие лица карсского духовенства, отправились к Паскевичу на главную батарею и возвратились оттуда [31] с категорическим ответом главнокомандующего: «Пощада повинным; смерть непокорным; час времени на размышление».
Проходили часы томительного ожидания, и русские войска теряли терпение. Несколько раз то опускался, то поднимался снова турецкий флаг на цитадели. Остен-Сакен в сопровождении князя Бековича-Черкасского и нескольких офицеров выехал перед Эриванским полком. Штабс-капитан Потебня, офицер решительный, соскочил с коня и, подойдя к воротам цитадели, принялся стучать, требуя чтобы их отворили для «визиря русского сардаря». Ворота отворили. Сакен, войдя в цитадель, отправился прямо к паше и нашёл его в маленьком домике, окружённым первейшими сановниками города, которые и были главной причиной медленности переговоров. Собственно говоря, представители города были правы: цитадель, имея крытый ход к реке, достаточное количество запасов и множество орудий, могла ещё продержаться долго; а между тем Киос-Магомет-паша со своим 20-тысячным корпусом уже находился всего в одном небольшом переходе от Карса.
Положение Сакена было чрезвычайно опасное, но он имел душу не робкую и с победоносным видом потребовал капитуляции. В то же [32] время в русских войсках, скучавших от бездействия, поднялся шум. «Сдавайтесь же, а то полезем!» — кричали ширванцы. Угроза, поддержанная рядом сверкавших штыков и фитилями, курившимися у пушек, сломила колебание паши — он подписал капитуляцию. Сам паша со всем своим штабом и теми войсками, которые захвачены были в плен во время боя, признавались военнопленными; а те, которые успели укрыться в цитадели, — сдавали оружие и распускались по домам на честное слово не служить против нас в эту кампанию.
В 10 часов утра батальон Грузинского полка вступил в цитадель и занял в ней караулы, остальные русские войска выведены были из города.
Картина крепости переменилась.
По узким, извилистым улицам города и предместий, с разных сторон, с барабанным боем двигались роты, спешившие занимать караулы; везде ходили конные разъезды улан, введённых в город для восстановления порядка. Жителей в первое время нигде не было видно, и только в глухих переулках, кое-где на плоских кровлях домов показывались пёстрые кучи женщин. Кругом крепости и её форштадтов почти вплотную придвинуты были батареи полевых орудий; [33] за ними в колоннах стояла пехота. Войска держались наготове, чтобы выйти в поле и встретить турецкий корпус, если бы с его стороны было какое-либо покушение на лагерь и крепость.
На одном возвышении, саженях в трёхстах от покорённой крепости, за бруствером мортирной батареи, развевались разноцветные турецкие знамёна — кровавые трофеи, добытые при штурме. Там находился Паскевич. От этого возвышения и из крепости к мортирной батарее то и дело скакали ординарцы, адъютанты и казаки. Из Карса выходили толпы турецких солдат — это пленные, препровождаемые в русский лагерь. Проехал, наконец, верхом и сам двухбунчужный паша, окружённый нарядной толпой своих офицеров. Прибыв на батарею, он слез с коня и, тихо приблизившись к главнокомандующему, подал ему свою саблю.
Церемония сдачи Карса окончилась. Было три часа пополудни; накрапывал дождик. Паскевич сел на коня и, минуя шумные толпы турецких войск, всё ещё выходивших из крепости, поехал к воротам цитадели; за ним везли турецкие знамёна. При самом въезде в цитадель его ожидал священник Крымского пехотного полка отец Андрей, который после славного подвига, [34] совершённого им в армянском предместье, не оставлял войска во всё время боя, то ободряя солдат, то помогая раненым, то напутствуя умирающих. Он встретил Паскевича приветственной речью и преподнёс ему букет белых роз, нарванных им в саду турецкого коменданта. Проехав цитадель, Паскевич остановился на самой высокой батарее и приказал водрузить возле себя георгиевское знамя Грузинского гренадерского полка. Здесь он принимал поздравления, благодарил начальников и при этом обнял Муравьёва и Сакена. Он долго всматривался вдаль, туда, где чёрной полоской едва-едва виднелся разбитый турецкими ядрами бруствер 4-й батареи, с которой началось всё дело, и, обратясь к Муравьёву, сказал: «Кто бы мог подумать, и воображали ли турки, что от этой чёрной полоски решится участь карсской твердыни».
В сумерках Паскевич переехал в город и остановился в доме турецкого паши. Здесь он получил известие, что Киос-Магомет-паша, узнав о взятии Карса, отступил к Ардагану. В ту же ночь курьер поскакал в Петербург и повёз императору следующее короткое донесение:
«Знамёна Вашего Императорского Величества развеваются на стенах Карса, взятого штурмом сего числа в 8 часов поутру». [35]
Так пала одна из важнейших твердынь Азиатской Турции. Счастливому и невероятно быстрому исходу штурма более всего способствовала своевременность взаимной поддержки частей, не ожидавших на то особых приказаний, и энергия тех более или менее крупных начальников, которые не затруднялись принимать на свою ответственность всё, что касалось чести и славы русского оружия.
Трофеями карсского штурма были: 151 орудие, 33 знамени, повелительный жезл карсского паши и 1350 человек пленных, в числе которых находился сам карсский паша Магмет-Эмин, со всем своим штабом.
Приступ похитил из рядов русского корпуса до 400 храбрых солдат.
Кроме Ратиева тяжело были ранены 12 офицеров, и некоторые по несколько раз. В егерских ротах, штурмовавших турецкий лагерь, почти все офицеры выбыли из строя.
Карс, взятый штурмом, вопреки военным обычаям того времени, не был отдан на разграбление.
На следующий день, 25 июня, под стенами Карса отслужено было благодарственное молебствие за победу. Весь действующий корпус был выстроен на том самом месте, где стояла главная [36] батарея Муравьёва. Едва провозглашено было многолетие, как в ту же минуту поднялся русский императорский флаг над Карсской цитаделью, и крепость приветствовала его единодушным залпом из всех турецких орудий, а полевая артиллерия вторила ей сто одним пушечным выстрелом. Затем войска проходили перед главнокомандующим церемониальным маршем. Паскевич весело здоровался с каждым взводом и всех поздравлял с победой. Но заветное «Спасибо, ребята!» говорилось лишь тем, которые были в жарком деле на штурме.
Когда проходили батареи, боровшиеся с цитаделью Карса, Паскевич приветствовал их словами: «Спасибо вам, друзья мои, спасибо!» И солдаты ценили и понимали эти различия.
Турки со своей стороны умели отдать справедливость русским войскам, их беззаветной храбрости и покорности долгу. «Вы взяли Карс, — говорили потом жители его, — но мы не стыдимся. Кто устоит против вас!»
В. Потто.
Издание книжного склада В. А. Березовского.
Дозволено цензурою. С.-Петербург, 3 сентября 1900 г.