Глава четвёртая
По мере того, как подвигались вперед фортификационные работы, выдвигался вопрос о средствах обороны, то есть о вооружении и гарнизоне, так как первое отсутствовало совершенно, и было получено известие о предстоящем уходе из крепости Тульского полка. Не было и других средств, как-то: воздухоплавательных, авиационных, сапер, госпиталей и т. д. Поэтому при встрече с Комендантом я несколько раз напоминал о необходимости настоять на скорейшей присылке всего этого. Генерал Михелис просил об этом генерала Мурдас-Жилинского, командира 14-го корпуса, которому крепость была подчинена, однако удовлетворения не последовало. Тогда генерал Михелис предложил мне самому съездить в Люблин к генералу Мурдас-Жилинскому и лично его просить. Я согласился и поехал в автомобиле. Не помню, какого именно числа это было. Начальник штаба 14-го корпуса генерал-майор Баландин и сам генерал Жилинский приняли меня очень хорошо, выслушали внимательно и обещали помочь крепости. Действительно, не прошло и несколько дней, как были присланы из Бреста 26 крепостных орудий, 32-я полурота сапер, еще несколько инженерных офицеров и стали прибывать полевые госпитали.
Эта удача еще более подняла дух гарнизона. Вести об энергичных работах в Ивангороде скоро вышли из пределов крепости и 4 августа прибыл генерал барон Зальца, назначенный командующим 4-й армией, в состав которой включили и Ивангород.
Осматривая укрепления, он сказал мне, что знаком с моими литературными трудами, что давно хотел [26] познакомиться лично и что видит, что действительно мы успели уже много сделать.
По мере прибытия инженеров, образовались новые участки работ. Так, с первых чисел августа удалось взяться за форты №№ 1, 2 и 3 правого берега, на котором до этого времени работали только на форту № 4. На главной линии приступили, примерно с 5—6 августа, к устройству искусственных наводнений, для чего небольшими плотинами из земляных мешков преграждали течение речек, впадавших в Вислу, и они, разливаясь, затопляли местность впереди укреплений. Работа эта производилась отдельными участками, медленно, но обещала хорошие результаты.
8 августа Тульский полк с легкой батареей ушли из крепости. Мы остались совсем налегке: одни крепостные артиллеристы (один батальон) и саперы, крепостная рота да две пеших и две конных сотни пограничной стражи.
Между тем город Кельцы был уже взят и обнаружено движение неприятеля к Радому, находящемуся в 57 верстах от Ивангорода. Радомский губернатор, камергер Засядко, с вице-губернатором и другими губернскими властями и учреждениями перенесли свою резиденцию из Радома на станцию Горбатка, в 19 верстах от Ивангорода.
Над Ивангородом почти каждый день летают неприятельские аэропланы. Каждый раз при появлении летуна по нему, несмотря на запрещение Коменданта, открывается самый беспорядочный ружейный огонь: стреляет каждый, кто имеет винтовку, и, разумеется, без толку.
В связи с неприятельскими аэропланами я вспоминаю об одном моем распоряжении, которое было явным превышением власти и если не вызвало для меня особых последствий, то только потому, что «победителей не судят». Примерно с 10 августа немецкие аэропланы стали бросать бомбы, главным образом по цитадели. Сначала бомбы ложились далеко вне ее, но потом стали падать на окружающие цитадель валы, и наконец одна упала в самом центре ее, у крепостного собора. В цитадели находились два пороховых погреба, оба — бетонные, но с очень тонкими сводами. Когда в 1911 году производили разоружение крепостей Варшавы, Зегржа [27] и Дубно, то было приказано весь старый черный порох отправить оттуда в Ивангород, где он и был погружен в эти пороховые погреба. Было его около 20 тысяч пудов {3}.
Хотя первые бомбы, бросаемые немцами, были небольших размеров, но все же существовала опасность, что попадание в пороховой погреб, вмещавший 20 тысяч пудов пороху, может вызвать взрыв с катастрофическими последствиями для центра крепости.
Поэтому, одним из моих первых действий после назначения меня Комендантом крепости была посылка телеграммы Главнокомандующему с просьбой убрать порох в тыл. Не получив ответа, я обратился с такой же телеграммой в Главное Артиллерийское Управление. Ответа снова не последовало. Полеты немцев между тем участились, и так как мы в крепости не располагали ни одним воздушным аппаратом, ни противоаэропланной артиллерией, то опасность взрыва пороховых погребов увеличивалась. Было ясно, что необходимо убрать порох из цитадели немедленно. Но куда? Отправить в тыл было невозможно за полной невозможностью получить для этого поезда, так как все было занято перевозкой войск. Чтобы зарыть его, нужно было отвлечь для этого людей от работы более продуктивной и спешной.
Оставалось одно: уничтожить порох. Так я и сделал. Приказал оставить в одном погребе небольшое количество, нужное для инженерных работ, а все остальное утопить в Висле. Так и было сделано. Уже после окончания военных действий под Ивангородом я был запрошен Главным Артиллерийским Управлением, на каком основании был потоплен порох? Я объяснил и тем дело кончилось.
9 августа рано утром мой денщик Афанасий влетел, как бомба, в мою комнату. «Ваше Высокоблагородие, слава Богу!» «В чем дело, что слава Богу?» — спрашиваю я. «Аэроплан упал, подбили наши!» Быстро кончаю пить чай и на автомобиле лечу к станции, возле которой упал аэроплан. Подъезжаю и, о удивление! Аэроплан — русский, и летчик наш. Пролетал из Варшавы, летел низко, по нем стали стрелять, и он решил тогда [28] спуститься. Летчик пошел жаловаться Коменданту, но Комендант еще спал. Говорили потом, что недовольный летчик доложил об этом в Варшаве, что и послужило будто бы одной из причин недовольства Комендантом.
Произошел курьезный случай и с наводнением. Глазенап, устраивая наводнения впереди деревни Сецехов, выпустил часть воды из пруда, принадлежавшего ксендзу. Караси, жившие в пруду, стали дохнуть. Ксендз приехал жаловаться Коменданту. Комендант вызвал генерала Попова и приказал ему прекратить устройство наводнений. Попов вызвал меня и передал мне приказание Коменданта к исполнению. Зная, как не любят у нас отдавать приказания письменно, я сказал генералу Попову, что отдам соответствующее распоряжение инженеру Глазенапу немедленно, как только получу его письменное приказание. Тогда генерал Попов пошел к Коменданту и просил его дать письменное распоряжение. Комендант рассердился, накричал на Попова, но просимого документа не дал. Вследствие этого Попов тоже не отдал письменного приказания, работы по устройству наводнений продолжались и впоследствии сослужили хорошую службу.
10-го Радом был уже в руках немцев. Губернатор с другими властями переехал в Ивангород, направляясь в Варшаву.
В этот же день или на следующий прибыл в крепость начальник 75-й пехотной дивизии генерал-майор Михаил Ив. Штегельман со своим штабом, начальником которого состоял Генерального штаба полковник Изместьев, и стали прибывать части 75-й дивизии. Помещение генералу Штегельману и его штабу отвели в верхнем этаже дома коменданта крепости, как раз над моей квартирой.
Штегельмана я знал давно. Военный инженер по образованию, он имел несомненные способности к инженерному делу, особенно в полевой его части. Но он увлекся строевой службой, получил во время японской войны в командование пехотный полк, кажется — Зарайский, прошел с ним кампанию и вернулся с войны бригадным. Это был несомненно даровитый человек, талантливый инженер и большой русский патриот. У него был один физический недостаток: он ничего не видел левым глазом и поэтому носил монокль. На это обращалось [29] внимание, к этому придирались, и генерал Штегельман после японской войны дальнейшего хода не получил и был назначен начальником дивизии только с объявлением войны 1914 года.
Зная генерала Штегельмана как выдающегося инженера, хорошего генерала и энергичного человека, я был очень рад назначению в гарнизон Ивангорода именно его и полагал, что с его прибытием устойчивость Ивангорода станет крепче. Неясно было только, как будут улажены взаимоотношения его и Коменданта, так как генерал Штегельман был старше в чине.
Но вдруг произошло событие, неожиданное для всех и сразу изменившее в крепости все взаимоотношения.