Глава десятая
С рассветом 10 июля австро-немецкая артиллерия вновь открыла сильный огонь по всем трем группам левого берега, и с 9 часов утра начались атаки на Гневашовскую группу и на Банковец. Однако крепостная артиллерия, усиленная за ночь несколькими батареями 2-й осадной бригады, немедленно развила по батареям противника сильный огонь и вскоре приобрела очевидный перевес. Около полудня мне было донесено, что одна из батарей тяжелой артиллерии противника вынуждена была совершенно замолчать. Атаки успешно отбивались, причем большую роль сыграли отдельные взводы противоштурмовой артиллерии, поставленные в группах, а также подвижная крепостная артиллерия (6-дм. гаубицы), назначенная специально для поддержки групп. Атака следовала за атакой до 3 часов дня, после чего не возобновлялись больше. Остальная часть дня и вся ночь прошли спокойно, и мы воспользовались этим, чтобы закончить организацию обороны, которая вследствие последних событий так и не была до сих пор налажена.
Вечером я окончательно утвердил схему размещения войск в следующем виде: 1) Участок от Вислы до Гневашовского леса, включительно, был вверен командиру Карсского полка, в распоряжение которого поступили полки Карсский, Ростовский и Перновский. Штаб этого отряда и начальника участка находился в фольварке Новый Регов; 2) Промежуток от Гневашовского леса до начала Банковецкой группы образовал 2-й участок и вверялся командиру 23-й бригады. Гарнизон — 4 дружины этой бригады и Екатеринославский полк. Штаб — в деревне Славчин; 3) 3-й участок — Банковецкая [148] группа — командир Башкадыклярского полка. Гарнизон — этот полк и 2 дружины 32-й бригады. Штаб — в тыловом убежище этой группы; 4) Мозолицкая группа — 4-й участок. Начальником его — командир 1-й дружины полковник Васильев, гарнизон — 4 дружины 32-й бригады. Штаб — в деревне Мозолицы; 5) Общим начальником этого фронта назначен генерал-майор Симон, штаб которого располагался в деревне Кляшторна Воля. В его распоряжении резерв фронта — 2 дружины 23-й бригады и 2 дружины 84-й бригады; 6) Общий резерв крепости, остающийся в моем личном распоряжении, — Асландузский полк, расположенный на фортах №№ 5, 6 и Ванновском. Кроме того, начальники 1-го, 2-го и 4-го участков получили в их непосредственное распоряжение по две батареи, сформированные командиром крепостной артиллерии из старых полевых (поршневых) орудий, по четыре орудия в каждой. Начальнику же 1-го участка и в распоряжение генерала Симона были даны по две батареи 6-дм. крепостных гаубиц в запряжке. Наконец на каждый участок были назначены военные инженеры и по одной роте сапер.
В течение ночи на 11 июля крепостная артиллерия тоже закончила свое размещение и организацию в следующем виде:
1) Каждая из трех групп укреплений получила группу батарей крепостной артиллерии. В Гневашовской группе было установлено 4 батареи в Гневашовском лесу, в Банковецкой группе 6 батарей, из которых 2 были расположены на левом фланге группы для специального обстрела из 42-лн. и 75-мм орудий подступов к Гневашовской группе и к промежутку между ней и Банковцем. Наконец, в Мозолицкой группе 2 батареи.
Под прикрытием групп укреплений и непосредствено в тылу у них располагался второй ряд батарей, который усиливался в тех местах, где это по ходу боя требовалось, батареями подвижного резерва. Наконец, еще ближе к центру крепости, в полосе фортов и на правом берегу Вислы, размещались еще несколько батарей, наиболее дальнобойных, как, например, 6-дм. в двести пудов пушки. Кроме этого, сохранилась от прежнего и была значительно усилена Голомбская группа, [149] назначенная специально для поддержки Гневашовской группы укреплений.
В распоряжении начальника крепостной артиллерии оставался еще значительный резерв, которым предполагалось усиливать уже поставленную артиллерию по мере выяснения обстановки боя. Для наблюдения за стрельбой, кроме многочисленных наблюдательных пунктов на деревьях и колокольнях, были подняты два воздушных шара в полосе фортов №№ 5 и 6 и третий — у Голомбской группы. Не могу не отметить, что части Гренадерского корпуса пришли в крепость в таком состоянии, что надежды на них было мало. Но устроенные в хороших окопах, накормленные и ободренные успешным отражением атак 9 и 10 июля и, увидев в крепостной артиллерии такую мощную поддержку, какой они до сих пор еще не имели, они ожили, снова воспрянули духом и выражали желание оставаться в крепости сколько угодно. Однако не успел я хоть несколько наладить дело обороны, как снова изменения.
Еще 9-го снова прибыл от командующего армией генерал Гришницкий, передавший мне письменное предписание приступить к эвакуации крепости и сообщивший также, чтобы я отослал полки Гренадерского корпуса обратно в корпус, а взамен их мне будут присланы Аварский полк из 16-го корпуса и 24-я бригада ополчения. Я ответил, что невозможно в одно и то же время организовывать оборону и производить эвакуацию, а что касается полков Гренадерского корпуса, то я могу снять их с позиции только тогда, когда войска, назначенные для их замены, будут уже в крепости, но не иначе.
10 июля я получил телеграмму от генерала Янушкевича, начальника штаба Верховного Главнокомандующего, передававшую благодарность войскам за отбитие штурма 9-го июля и сообщавшую, что Великий Князь пожаловал 12 Георгиевских медалей дружине, возвратившей утерянное укрепление у деревни Вулька-Бачинская.
Я помню, что после этого у меня явилась надежда, что меня оставят в покое и мне удастся окончательно наладить оборону, но, увы, на другой день все опять изменилось.
Утром 11 июля, просматривая донесения начальников [150] участков фронта о происшествиях за истекшую ночь, я был очень обрадован, так как во всех донесениях сообщалось, что противник приступил к укреплению своих позиций впереди нашего фронта. Какова ни была бы цель этих работ, они несомненно служили доказательством того, что противник остановлен и сомневается в возможности быстрого овладения крепостью. Вдумываясь же в цель его работ, я пришел к заключению, что противник имеет целью создать сильные позиции, чтобы затруднить наше наступление из крепости вперед, если бы таковое было предпринято. Тогда я решил помешать этим работам, днем — артиллерийским обстрелом, а ночью вылазками и освещением прожекторами. Пригласив к себе начальника штаба, я отдал ему соответствующие приказания, и мы долго обсуждали создавшееся положение, довольные тем, что первый порыв противника разбит и что положение крепости с каждым днем упрочивается. Вскоре мы услышали стрельбу нашей артиллерии, начавшей обстрел неприятельских работ. В это время мне сообщили, что прибыл офицер из штаба армии. Это был полковник Генерального штаба Сурин, привезший окончательное требование командующего армией немедленно начать эвакуацию крепости. В предписании вновь подтверждалось, что в случае оставления в крепости каких бы то ни было трофеев, ответственность будет возложена на меня, и сообщалось, что полковнику Сурину приказано оставаться в крепости и наблюдать за успешностью эвакуации.
Итак, в тот момент, когда дело с таким трудом было, наконец, налажено, когда неприятель был уже остановлен и успешным отражением двухдневного штурма дух гарнизона вновь поднялся необычайно высоко, когда, казалось, все обещало, что оборона пойдет успешно и неприятель дальше Ивангорода не пойдет и будет здесь надолго задержан, в этот момент — окончательный приказ: все бросить, разрушить, увозить и уходить! Какой ужас, какая трагедия!
Я просил полковника Сурина обождать до вечера, когда я созову Совет Обороны и доложу Совету о полученном предписании.
Что происходило в крепости в течение этого дня, я не помню. Известие о решенной окончательной эвакуации [151] сломило меня, так как я сознавал, что сегодня мне предстоит объявить это решение старшим начальникам, что вслед за тем оно станет приводиться в исполнение, что с завтрашнего дня дух гарнизона и материальные средства начнут уменьшаться, и скоро наступит конец... Ивангород перестанет существовать!.. Мысль эта угнетала и терзала меня невероятно. Я мучился и горевал не только как Комендант крепости, которому предстояло ее уничтожить, не только как человек, создавший большое дело, обрекавшееся на бесславный конец, но еще и потому, что принятое Главнокомандующим решение я считал глубоко ошибочным и влекущим за собой гибельные последствия для успеха всей войны. Я считал, что Вислу и Нарев оставлять нельзя, что даже при полной недостаче снарядов и патронов все же лучше держаться за этими сильными естественными рубежами, имея опору в Ивангороде, Варшаве, Новогеоргиевске и Осовце, чем отходить назад, на линию Белосток — Брест, где задерживаться долго было совершенно немыслимо, и следовательно придется отступать дальше на восток, Бог знает, как далеко.
Перед вечером я приказал собрать в 9 часов Совет Обороны и одновременно произвести сильную вылазку на фольварк Сарнов, что бы помешать укреплению этого пункта и захватить пленных, с целью добыть сведения о противнике. Для вылазки я назначил три батальона и приказал произвести ее без предварительной артиллерийской подготовки.
В 9 часов вечера у меня на квартире собрались члены Совета Обороны: начальник инженеров генерал Попов, командир крепостной артиллерии полковник Рябинин, крепостной интендант капитан Сизов, командир 32-й бригады ополчения генерал-майор Францевич и командир морского полка генерал-майор Мазуров.
Открыв заседание Совета, я доложил, что еще в мае Главнокомандующий принял решение эвакуировать Ивангород, упразднив предварительно крепость и переименовав ее в укрепленную позицию. Я сказал, что, учитывая возможность коренного изменения на театре войны обстоятельств, которые могли повлечь за собой необходимость упорной обороны Ивангорода, и сознавая, что объявление этого решения Главнокомандующего во всеобщее сведение может повлечь за собой такой [152] упадок духа среди офицеров и солдат основного гарнизона Ивангорода, при котором уже невозможна будет ни упорная оборона, ни даже ее организация, я не считал возможным объявить это решение раньше и скрыл его от всех, за исключением начальника штаба, и объявляю его теперь, когда воля Главнокомандующего выражена в совершенно категорической форме, требующей немедленного исполнения. Я закончил мой доклад обращением к членам Совета с самой горячей благодарностью за те труды, которые они положили как в деле воспитания гарнизона в том отличном, самоотверженном духе, которым он отличался, так и за отличную организацию обороны по их частям.
Трудно сейчас передать в подробностях впечатление, произведенное на моих ближайших сотрудников этим известием. Все были поражены, как громом, все были сразу душевно сломлены. Одни угрюмо молчали, другие горько плакали. Прошло несколько минут прежде, чем начали говорить. Повинуясь приказу приступить к эвакуации крепостного имущества, Совет Обороны вынес единогласно постановление, записанное в журнале Совета:
«Совет Обороны считает, что крепость готова к продолжительной обороне, но, подчиняясь приказу Главнокомандующего, постановляет: с 12 июля приступить к эвакуации крепостного имущества».
Вместе с тем члены Совета Обороны обратились ко мне с просьбой ходатайствовать перед Главнокомандующим об издании особого приказа по армиям фронта, в котором было бы объяснено, что эвакуация крепости произошла по обстоятельствам, от крепости независящим, и против желания ее гарнизона. Я исполнил просьбу членов Совета и послал генералу Алексееву соответствующую телеграмму, но он был ею очень недоволен и ответил резкой телеграммой, в которой говорил, что считает такой приказ лишним и что нужно исполнять отданное распоряжение, не думая о его последствиях. Известие об этой просьбе проникло, однако, в печать и было позже сообщено в одной из газет Минска или Могилева. Как начальник генерал Алексеев был, конечно, прав, но как полководец — не совсем.
Печально окончился последний Совет Обороны Ивангорода. Угрюмо разошлись члены Совета — мои [153] непосредственные помощники. Не такого конца ждали они, когда напрягали все силы для организации успешной обороны. Все они были безукоризненные офицеры, искренние, горячие патриоты, глубоко преданные долгу службы, честные люди, горячо любившие Россию, армию и свое дело и всем сердцем, всеми их надеждами привязанные к Ивангороду. С падением Ивангорода разбивались их лучшие надежды, колебалась вера в успех войны, разорялась семья и обстановка, в которой они привыкли жить в течение многих лет, и начиналась новая эра жизни, полная неизвестности и мрачных предзнаменований.
Когда члены Совета разошлись, я остался один с моими мыслями, но в это время приехал член Государственной Думы и Главноуполномоченный Красного Креста А. И. Гучков. Он долго сидел со мной и рассказывал о событиях на других фронтах, о предстоящей эвакуации Варшавы, о громадном недостатке снарядов и вооружения, о больших, вследствие этого, потерях и т. д... Все было мрачно.