Глава одиннадцатая
В то самое время, когда в моей квартире Совет Обороны мучительно принимал окончательное решение об участи Ивангорода, на позициях еще ничего не знали и в той же Гневашовской группе отряд, назначенный для вылазки, деятельно заканчивал свои приготовления. С заходом солнца прожекторы усиленно освещали деревню Высоко-Коло, фольварки Грабовец, Сарнов и Новая Завада. В 10 часов отряд двинулся, наступая на фольварк Сарнов с трех сторон. До сторожевого охранения противника ему удалось пройти незамеченным, но затем он был открыт и началась перестрелка. Сторожевое охранение неприятеля и рабочие, укреплявшие фольварк, отошли, наши овладели фольварком, но, заметив двигавшиеся из лощины сильные резервы австрийцев, отошли обратно, захватив много инструментов, катушки проволочных сетей и сто с лишним пленных. Другой отряд в две роты одновременно атаковал австрийцев, работавших на опушке деревни Старая Завада, и также захватил инструмент и около 70 пленных.
При допросе пленных, взятых у Сарнова, они показали, что против Ивангорода действует смешанная австро-немецкая армия генерала Войерша силою в три дивизии, но что дивизии эти очень большого состава, из четырех полков каждая, по 28 и 30 рот в полку, то есть общей численностью в 7 или 8 нормальных дивизий. Прибыли уже и устанавливаются 13-дм. мортиры Скода (австрийские), числом восемь. На днях они откроют огонь.
Пленные, взятые у Завада, подтвердили сведения о большом численном составе полков противника и, [155] кроме того, показали, что у деревни Завада расположен 31-й резервный полк, укомплектованный трансильванскими румынами, которые хотели бы передаться на нашу сторону, но боятся сурового обращения русских с пленными.
Обсудив это сообщение с начальником штаба крепости, мы решили как-нибудь сообщить этому полку, что в крепости обращаются с пленными хорошо, особенно с передавшимися добровольно. Начальник штаба составил особую прокламацию, которую подполковник Сувако перевел на румынский язык. Затем начальник штаба поручил подполковнику Вегенеру командировать свой аэроплан, поручив ему разбросать прокламации в районе расположения полка. Генералу Симону я приказал каждую ночь делать вылазки небольшими отрядами в том же районе, чтобы облегчить переход этих румын на нашу сторону. Мера эта удалась, и каждую ночь мы брали в этом месте не менее ста пленных. По 18 июля всего было взято 1500 человек, из них — 750 румын. Таким образом создалось редкое в истории осад положение, когда крепость, предназначенная к оставлению, не только задержала противника, не только отбила его атаки и втянула его в инженерную войну, но и брала каждый день все новых и новых пленных.
12-го в крепость прибыл Аварский полк и первые дружины 24-й бригады ополчения. Вечером, едва стемнело, дружины 24-й бригады сменили полки Гренадерского корпуса, а Аварский полк сменил в Банковецкой группе дружины 32-й бригады ополчения, отошедшие в крепостной резерв. Характерно, что командиры гренадерских полков, узнав о предстоящем их уходе из крепости, явились ко мне и просили от имени своих частей, чтобы их оставили в крепости, чего я, к сожалению, не мог исполнить.
Между тем, с утра 12-го уже началась эвакуация по плану, разработанному полковником Суриным совместно с начальником штаба крепости. В первую очередь отправлялись в Брест еще не поставленные на позиции орудия и имущество 2-й осадной артиллерийской бригады, а также и более громоздкие грузы других частей. Для того, чтобы сразу не смутить гарнизон, объявлялось, что батареи, поставленные в тылу групп, явилось необходимым расположить за второй линией. Под [156] этим предлогом их снимали и отправляли, увы, не за вторую линию, а на станцию и далее на Брест.
Как ни старались не придавать эвакуации широкой огласки, все же известие это быстро распространилось и в течение двух дней стало известно всем в крепости и, вероятно, противнику. По мере того, как с каждым днем вооружение крепости уменьшалось и силы ее слабели, атаки противника делались все более настойчивыми. Однако все они удачно отбивались и до 19 июля крепость не потеряла ни одной пяди земли.
14 июля прибыл ко мне из Петрограда особый фельдъегерь, привезший от Государыни Императрицы Александры Федоровны икону Спасителя в особом складне. На обратной стороне иконы была прибита серебряная дощечка с надписью: «Мужественному гарнизону Ивангорода благословение Императрицы Александры Федоровны». Я объявил об этом в приказе по гарнизону крепости, послал от имени гарнизона Ивангорода Государыне Императрице благодарственную телеграмму и приказал выставить икону в крепостном соборе. В этот же день перед образом было отслужено молебствие, на котором присутствовали все начальники частей, офицеры и много солдат гарнизона. Это было последнее общее богослужение.
Удивительно было все это! Петроград и Двор, повидимому, еще не знали, что участь Ивангорода уже решена, и, получая сведения о том, что оборона идет успешно, были уверены, что она продолжится и далее. Следовательно, такой важный вопрос, как оставление Вислы и ее крепостей, был решен без ведома Государя Императора. Я лично считаю, что это был вопрос государственной важности и что разрешать его без участия государственной власти, одной лишь властью Главнокомандующего фронтом или хотя бы Верховного Главнокомандующего, не следовало.
13 июля мне донесли, что противник начал обстреливать Гневашовскую группу снарядами 13-дм. мортир. В окопах они производили порядочные разрушения, но убежища были так замаскированы, что ни один снаряд в первые дни в них не попал. Лишь 16 июля одно из убежищ было сильно повреждено снарядом, но, по-видимому, попадание это было случайным, так как других не было до конца. Наша артиллерия все еще была сильнее [157] неприятельской и не давала австрийцам возможности развить их огонь. Особенную помощь крепости приносила наша подвижная артиллерия — 6-дм. крепостные гаубицы.
Вылазки гарнизона продолжались каждую ночь, имея главной целью порчу и уничтожение инженерных работ, деятельно производившихся австрийцами по всему фронту. Даже ополченцы 24-й и 32-й бригад производили удачные вылазки, причем не только зарывали проволочные сети с кольями, но и волокли их к себе.
Так продолжалось до 16 июля, когда произошел новый эпизод, указывавший на приближение неизбежного конца. В ночь на 16 июля неприятель переправился через Вислу между Ивангородом и Варшавой, у деревни Рычивол. Участок этот охранялся частями 16-го корпуса. Как могли немцы переправиться через реку шириною более 200 сажен и охраняемую несколькими полками? Я не знаю, что произошло в действительности, но возможность такой переправы при наличии охраны свидетельствует прежде всего о том, что охрана была недостаточно бдительна. Если на реке были броды, то охраняющие полки должны были их знать так же, как знали их немцы, и наблюдать за ними особенно тщательно. Но известно, что переправа была произведена на понтонах, из которых были затем наведены мосты. Значит, этому предшествовали известные приготовления как-то подвоз понтонов к реке, спуск их на воду и посадка людей. Все это, значит, осталось для охраны совершенно незамеченным. Очевидно немцы переправились никем не замеченными и нежданными. Очевидно также, что охрана не была организована, ибо те части немцев, которые переправились первыми не могли быть многочисленными, но они быстро и успешно оттеснили охрану настолько, что получили возможность свободной наводки нескольких мостов для переправы отряда, собранного в лесу на другом берегу реки. Очевидно также и то, что о готовящейся переправе ни штаб Главнокомандующего, ни штаб 4-й армии, ни штаб 16-го корпуса не знали, а это свидетельствует об очень плохой постановке разведывательной службы и службы связи даже в штабе Главнокомандующего. Но что еще хуже — переправа явилась для всех этих штабов совершенно неожиданной, так как иначе, я полагаю, были бы [158] приняты меры, необходимые для того, чтобы этого не случилось. Что касается штаба Главнокомандующего, то еще в мае генерал Палицын высказал там свое мнение, что немцы пойдут именно этим путем. Однако к этому мнению чины штаба отнеслись с нескрываемой насмешкой и никакого значения ему не придавали.
Насколько все это было неожиданно и сразу внесло переполох во все распоряжения, свидетельствует тот факт, что, хотя переправа произошла в 3 часа ночи, штаб армии сообщил мне об этом только в 8 часов утра.
Известие это заставило меня принять немедленно меры для обеспечения крепости от охвата ее с севера переправившимися на правый берег немцами. С этой целью я приказал снять с Гневашовской группы все дружины 24-й бригады ополчения и направить их в полном составе на правый берег для занятия и обороны группы укреплений у деревни Стенжицы, заменив их в Гневашовской группе двумя батальонами Асландузского полка. Вместе с этим, желая помочь генералу Клембовскому, я подал командующему армией мысль направить снятые уже с позиции и находящиеся на станции две батареи 6-дм. в 200 пудов пушек не в Брест, как это было указано, а в распоряжение генерала Клембовского. По получении согласия командующего армией это было сделано.
Но в тот же день были получены: телеграмма генерала Алексеева — направить из крепости во 2-ю армию две батареи 6-дм. крепостных гаубиц, и затем — распоряжение командующего армией выслать в распоряжение командира 16-го корпуса весь Асландузский полк. Оба эти приказания, исполненные в тот же день, уже влекли за собой значительное ослабление крепости. Однако на другой день утром пришло новое распоряжение — послать генералу Клембовскому также и Аварский полк. Таким образом к вечеру 17 июля, когда Аварский полк ушел и Мозолицкую группу снова заняла 32-я бригада ополчения, в резерве крепости не оставалось уже почти ничего, а между тем было несомненно, что одновременно с развитием успеха к северу от Ивангорода, противник разовьет также и действия против крепости. Я поэтому просил командующего армией о присылке взамен Аварского полка новой части. В тот же [159] вечер прибыла 19-я бригада ополчения, хотя и не в полном составе.
18 июля на подмогу генералу Клембовскому была послана еще одна дивизия Гренадерского корпуса, но все же немцы продолжали развивать свой успех.
Одновременно были получены сведения, что австрийская армия, действовавшая в промежутке между Ивангородом и Люблином, также начала более энергичное наступление, и Гренадерскому корпусу было приказано занять позицию, правый фланг которой был у деревни Голомб. 18-го же вечером я получил приказание постепенно стягивать гарнизон крепости к центру, удерживая все же левый берег, но быть готовым к переходу на правый берег.
В центре крепости эвакуация уже шла полным ходом. Поезда грузились на трех станциях: у фольварка Ванновского на левом берегу и на двух станциях правого берега. Крепостная артиллерия левого берега была уже вся снята, но я приказал оставить в каждой группе по две батареи 6-дм. в 120 и 190 пудов пушек до последнего момента, а если невозможно будет их увезти, то подорвать их на месте. Таким образом к 19 июля на вооружении крепости оставалось всего шесть батарей артиллерии, то есть 24 орудия, и три батареи подвижных 6-дм. гаубиц, а в гарнизоне — Башкадыклярский и Карсский полки, первый был рассеян от Гневашовского леса до Банковецкой группы, а второй — далее до Вислы, и 19-я, 23-я, 24-я, 32-я и 84-я бригады ополчения, из которых 24-я и 84-я на правом берегу, 32-я занимала Мозолицкую группу, 23-я промежуток между Гневашовским лесом и Банковцом, а две дружины 19-й составляли резерв.
На рассвете 19 июля противник открыл сильный огонь, сосредоточенный главным образом по Банковецкой группе. Как мы узнали позже, против этой группы было выставлено противником 96 орудий. Им могли отвечать две батареи этой группы и две батареи резерва, то есть всего не более 16 орудий, но вскоре пришлось одну батарею резерва отослать для помощи Мозолицкой группе, а два орудия одной из батарей Банковецкой группы от усиленной стрельбы разорвались, так что на огонь противника отвечали только 10 наших орудий. Под влиянием сильного огня стрелки Башкадыклярского [160] полка, оборонявшие передовые окопы Банковецкой группы, были вынуждены войти в их убежища, оставив в траншеях только часовых. К несчастью, дружины 32-й бригады, стоявшие на правом фланге этой группы, не выдержав огня, оставили свой участок и, не предупредив начальника группы, отошли к деревне Мозолицы. Этим воспользовался противник, и сильная его часть проникла через оставленный участок в тыл передовым окопам Банковецкой группы. Стрелки, застигнутые в убежищах, вынуждены были отходить к левому флангу группы. Резерв, которым располагал начальник группы, не был достаточно силен, чтобы выбросить австрийцев из леса и восстановить положение, и противник стал распространяться по лесу, продвигаясь к тыловым окопам группы. Создавшееся положение было более опасным для австрийцев, чем для нас, так как они могли быть отрезаны движением войск из Мозолицкой группы к деревне Словике-Нове. Я отлично это понял и приказал начальнику Мозолицкой группы направить в этом направлении две дружины, а для того, чтобы обеспечить их от охвата слева, я собрал с работ батальон сапер и на грузовых автомобилях быстро направил его на промежуток между Банковцем и Мозолицкой группой. К сожалению, эвакуация уже отразилась на духе войск, да и дружины 32-й бригады ополчения к таким активным действиям не годились и до места назначения не дошли.
Узнав об этом и не желая отдавать до вечера Банковецкой группы, я двинул туда весь наличный резерв — две дружины 23-й и две дружины 19-й бригад под начальством их командиров. Им удалось задержать австрийцев внутри группы, и дальнейшее их продвижение было остановлено. К вечеру огонь прекратился, и я приказал снять со всех трех групп всю крепостную артиллерию до 12 часов ночи, а затем отвести войска с главной позиции обороны на вторую ее линию. Всю противоштурмовую артиллерию и пулеметы войска должны были взять с собой.
К рассвету все войска окончили отход и сосредоточились на второй линии обороны.