ГЛАВА ПЕРВАЯ
Петербург — Добровольческая Армия.
Формирование
батареи (ялтинский период, мелитопольский период).
Отступление от Мелитополя до Акманая.
Акманайские позиции.
31 июля 1918 года я уехал из Петербурга с последним делегатским украинским поездом. В эти поезда, предназначенные для вызываемых на Украину украинских подданных, нелегально попадали также офицеры, стремившиеся, подобно мне, покинуть совдепию. Такие поезда сопровождались советскими комиссарами до станции Орша (пассажирской), границы советской России. Комендант поезда, в котором я ехал, был бывший офицер Лейб-гвардии N-ского полка {1}, производства военного времени, который, очевидно, знал о существовании нелегальных пассажиров и все время обещал нам скорый и благополучный переезд через границу.
Через 26 часов мы прибыли в Оршу, где первое, что нам сказали, было то, что сейчас же будут осматривать [11] багаж и вслед за этим нас пропустят через границу. Вышло не так. Очевидно, большевистские комиссары пронюхали, что едет много нелегальных, и поэтому стали затягивать наше дальнейшее следование. Два дня мы простояли на запасном пути, окруженные красноармейцами; возникли слухи, что весь поезд будет возвращен в Москву для обследования пассажирских документов. На третий день явились досмотрщики билетов, но нас так и не выпускали. На следующий, четвертый, день все бывшие в поезде офицеры сговорились перейти границу пешком. Потихоньку вылезли мы, кто как мог, из вагонов и отправились к местному представителю Украины, от которого получили точные указания времени, когда быть на переходном пункте, а именно когда комиссар уходил обедать, а его заместитель — старый таможенный чиновник — пропустил нас без всяких разговоров.
Нас радушно встретили немцы и отвели отделение в первом отходящем в Киев поезде. Из Киева я уже беспрепятственно переехал в Харьков, где прожил, числясь студентом университета, тщательно скрывая свое офицерское звание, до петлюровского переворота. За это время мы с братом побывали в Знаменовке, имении нашей тетки баронессы Фредерикc, находившемся в Бахмутском уезде Екатеринославской губернии. Жизнь там была как бы прежняя, но в сущности все были настороже, боясь нападений и ограблений. Засим встретили в Екатеринославе полковника Лейб-гвардии конного полка Перфильева, который обещал дать мне знать, когда он отправится в Добровольческую армию, где мы могли бы вместе служить. Наконец, побывали в Урезове, где были сложены вещи, вывезенные из нашей усадьбы, и перевезли [12] их в Харьков. Когда в Харькове настало такое положение, что начали искать офицеров, их мобилизовывать и арестовывать, и со дня на день ожидали большевиков, а немцы покидали Украину, я решил уехать в Добровольческую армию. Оттуда получено было письмо от Перфильева, уведомлявшего, что он уезжает на днях и что моя батарея формируется в Ялте. Последствием был отъезд нас обоих в Феодосию, где проживали Куломзины, наш дядя и дед. Начиная с Лозовой и до Мелитополя, где в это время были уже Добровольческие части, на каждой станции петлюровцы проверяли наши документы и осматривали вещи.
В Феодосии мы пробыли две недели и выехали в Ялту тотчас по получении известий, что меня зовет к себе на службу полковник Трепов, в то время командир Гвардейской конной батареи. Брат мой, не достигший в то время на целый год призывного возраста, ехал с тем, чтобы приступить на службу совместно со мной, в чем его горячо поддерживали дед и дядя. Приехав в Ялту, нашли там своих офицеров: Трепова, Лагодовского, барона Фитингофа, Арсеньева, Косова, Кривошеина и Лауница. Апрелев был командирован в Новороссийск за людьми и обмундированием. Перфильев и Родзянко — в Одессу за пушками.
Батарея в то время состояла из 15 оставленных немцами лошадей, 6 человек нижних чинов, 2 пулеметов, 4 старых немецких повозок, кухни, нескольких винтовок и старых, рваных немецких мундиров. Она стояла в Ореанде в казармах Крымского конного полка. Каждое утро офицеры сами убирали лошадей, и только через неделю прибыли еще 7 человек нижних чинов. В Ореанде ни у кого из нас не было денег, и мы питались из котла кашей и хлебом. Противно [13] было ходить в Ялту и смотреть на тамошние рестораны и кафе.
В начале января 1919 года нам было приказано перейти для формирования в район Мелитополя. «Батарея» двинулась: в авангарде на кухне мой брат Илиодор, принятый в нашу батарею добровольцем-вольноопределяющимся, за сим четыре запряженных повозки, два офицера верхом, все солдаты и остальные офицеры пешком «в прикрытии» сзади, ведя вповоду трех самых плохих лошадей, из которых одна пала по дороге. В Севастополе нас ожидал полковник Котляревский, привезший нам вместе с Перфильевым и Родзянко пушки. В тот же день батарея погрузилась в поезд и уехала. Ехали мы до Мелитополя семь дней. Оказалось, что надо быть боеспособным через неделю, так как банды Махно становились все нахальнее.
После ухода немцев в немецких колониях образовался «Zelbetchutz». Всего было 16 рот: 8 менонитских и 8 лютеранских и католических. Командовали почти всеми ротами оставшиеся на Украине германские унтер-офицеры. Командовали, надо сказать, прекрасно, умели держать людей в руках. Покровительствовал впоследствии этой организации генерал Шиллинг, который в помощь немцам прислал два полка: Мелитопольский и Бердянский и небольшое количество артиллерии, в числе которой должна быть наша батарея. Трепов был назначен начальником гарнизона и комендантом города Мелитополь. Всеми вооруженными силами от Днепра до Верхнего Токмака командовал сперва недолгое время генерал Тилло, затем его заменил генерал Шиллинг. Перфильев командовал вооруженными силами Пр-бской, Гальбштадской и Гноден-тской волостей, т. е. всем немецким Зелбетшутцем; [14] ему непосредственно подчинялась и наша батарея. Все добровольческие части в пределах выше указанных волостей состояли на иждивении колонистов, которые безвозмездно их обеспечивали всем необходимым для жизни.
По приезде в Мелитополь поступила к нам масса добровольцев — студентов, гимназистов и др., удравших от большевиков с Украины. Кроме того, нам прислали людей, силою мобилизованных из окружающих русских деревень. Во всех этих деревнях небольшая кучка большевиков держала в страхе остальных, которые не смели добровольно идти на мобилизацию к нам. Потому часто эти мобилизации проходили при помощи вооруженной силы. Сверх всякого ожидания эти люди оказались потом отличными солдатами. Там же были получены в очень небольшом числе лошади — только под орудия. Тогда же прибыл из Новороссийска Апрелев с незначительным количеством старых, рваных английских шинелей. Вслед за сим я был командирован командиром гвардейской артиллерии генералом Безкорниловичем в Севастополь для приема и отправки в Мелитополь орудий, снарядов, патронов и всякого рода артиллерийского имущества.
С нарядами, требовательными ведомостями мне пришлось побывать во всяких учреждениях. Трудно себе представить, чтобы число штабных и прикомандированных могло достигнуть во время, когда каждый боеспособный человек нужен на фронте, такого безобразного количества. Например, штаб генерала Боровского, командовавшего всеми крымскими войсками, достигал вместе с конвоем трех тысяч человек. Каждая бумага, попадавшая в эти штабы, каждый [15] требовавшийся наряд проходил через столько рук, записывался в такое число журналов, что проходилось ждать неделями, причем старались уклониться от выдачи чего-либо из складов, где все необходимое имелось в наличии, в то время как на фронте во всем был недостаток. Отвратительное было это время — оно продолжалось целый месяц, — сидел в Севастополе в безысходной тоске. Мой брат в это время тоже сидел со мной. Он лечил нарывы на руке. За две недели до меня он уехал.
В середине февраля 1919 года я был вызван Треповым в Мелитополь, чтобы заменить Кривошеина, бывшего тогда у него адъютантом, но, к счастью, эта честь меня миновала. Вскоре мне удалось выехать в Гальбштадт, где находился Перфильев и хозяйственная часть, при которой меня временно оставили. Начальником хозяйственной части был прибывший за неделю до того с Кавказа Лехович. За мое отсутствие была произведена в немецких колониях мобилизация лошадей, получили мы, кроме того, небольшое количество сабель (тоже от колонистов), так что один взвод батареи стал конный. Жил я, согласно заведенному порядку, в доме одного из самых богатых гальбштадтских колонистов Виллиса в отдельной комнате с удобной кроватью, все необходимое, начиная с постельного белья и кончая едой, мы получали от хозяев. В конце февраля положение на фронте стало ухудшаться, бывшие против нас банды Махно подкреплялись прибывающими большевиками. В один прекрасный день Перфильев послал меня с приказанием по фронту. В это время шли сильные бои; большевики наступали серьезно; роты колонистов не выдерживали. Возвратившись из поездки, я узнал, что [16] Большой Токмак, находившийся в 6 верстах от Гальбштадта был занят большевиками. В один из последних дней явился к Перфильеву некий обер-лейтенант германского генерального штаба фон Хонмейер, предложивший свои услуги. Он был принят и помогал в работе штаба.
Сразу по моем прибытии мне было приказано собрать обоз и увезти его к Мелитополю. К утру следующего дня мне удалось тронуться; грязь была невылазная, лошади с трудом шли, а большевики подходили к Гальбштадту. Я выбрался на обходную дорогу и взял направление на немецкую колонию «Орлов». Вся дорога была забита удирающими колонистами; меня то и дело обгоняли пешие и конные военные чины колонистской самообороны, что явно указывало на неблагополучие на фронте. Я решил идти безостановочно и прошел в один день 60 верст. По дороге меня встретил брат Илиодор, посланный командиром разыскать меня, с приказанием во что бы то ни стало быть сегодня в Мелитополе, так как все части отступали на Мелитополь и вряд ли станут задерживаться. Брат мой с трудом меня нашел, т. к. я пошел не по прямой дороге.
В Мелитополь я вошел поздно вечером; в городе ни одного солдата, какие-то темные личности грабили лавки и частные дома. Было так неприятно, особенно при сознании, что обоз на моей ответственности. На вокзале я нашел Трепова, и с помощью Кривошеина нам удалось его уговорить дать вагоны для погрузки имущества. К утру все было готово, и я двинулся на Тамань. Незадолго до моего отъезда батарея подошла к Мелитополю, и я узнал следующее. В тот день, когда я выходил с обозом из Гальбштадта, колонисты, [17] почувствовав, что его уже нельзя будет удержать, решили сдаться. Образовали комитет из самих колонистов, который должен был взять власть в свои руки и арестовать Перфильева. Последний ничего об этом не знал, т. к. решение комитета старались держать в тайне. Выходя утром из своего штаба, он встретил фон Хонмейера, который шел предупредить его. Перфильев не поверил, но в это время увидел группу, идущую по улице с красным флагом. Он подошел к ней, отнял флаг, разорвал его и в сопровождении Леховича и своего вестового, сев на лошадей, присоединился к батарее. Фон Хонмейер исчез. Батарея с регулярными добровольческими частями отступала по железной дороге Александровск — Мелитополь, а почти все колонистские роты разбежались, причем двое из командовавших ими германских унтер-офицеров застрелились (помню фамилию одного из них — Зонтаг).
Поезд повез меня с имуществом в Тагонаш; простояв там два дня, переехали в Джанкой, где мест для склада не оказалось. Пришлось ехать обратно в Таганаш, где, узнав, что батарея находится в Ново-Алексеевке, я отправился туда на паровозе, чтобы получить точные указания от командира. Батареей командовал Перфильев за отъездом Трепова. Мне приказано было ожидать батарею в Тагонаше. Имущество было выгружено в пакгауз по приказу Боровского, запрещавшего занимать вагоны. Ждал я батарею 5 дней. За это время пришли еще два обоза, «сформировавшихся» за время отступления, с фуражом и провиантом. Один под командованием Дондива, другой — Лауница. Когда наши войска подошли к Салькову, батарея погрузилась в поезд уже под артиллерийским обстрелом большевиков и отправилась в Таганаш, а [18] оттуда на хутора Мартынова и Балашева в 25 верстах к западу от Таганаша. Она должна была совместно с гвардейским тогда еще дивизионом охранять броды через Сиваш, хозяйственная же часть осталась в Таганаше. Я был командирован в Феодосию за жалованием и для приискания помещения под склад. Вернувшись в Тагонаш через неделю, я узнал, что назначен во второй взвод нашей батареи, которым командовал Кривошеин. Взвод состоял из двух пушек без запряжек и ожидал прибытия лошадей, которых нам обещали. Стоял он вместе с пулеметной командой в упомянутых хуторах, действующий же взвод ушел для защиты бродов на Чувашский полуостров.
Между тем большевики повели наступление на Перекоп. Там силы наши были весьма немногочисленны. Кроме наших частей были греки в числе от 300 до 400 человек — единственный раз, когда нам реально помогли иностранные державы; дрались они хорошо, но как только положение стало серьезным, их сразу же увели. Началось отступление на Керчь. Очевидно, наш взвод и пулеметная команда не могли оставаться на месте; пришло приказание пулеметной команде немедленно присоединиться к первому взводу, а второму взводу под командой полковника Котляревского идти в Керчь, стараясь не терять связь с обозом из Тагонаша, а мне присоединиться к действующей части. Ничего не оставалось, как привязать пушки к своим повозкам и так тащить их через весь Крым.
10 марта днем я выехал в степь искать свою батарею. Ехал в страхе, не знал — наши или большевики; было жутко. Наконец по разрывам определил наших и благополучно доехал днем часам к трем. Отряд наш, при котором действовала батарея, состоял из гвардейского [19] дивизиона полковника Ковалинского, состоявшего из двух эскадронов: Конно-гренадерского и Уланского Его Величества в составе около 30 человек каждый, наших двух пушек, а впоследствии в Беганке к нам присоединился сводный полк Кирасирской дивизии в составе около 150 шашек, которым командовал полковник Данилов, принявший на себя командование всем отрядом.
Остальную часть дня простояли мы на позиции, а к вечеру отошли на ночевку в деревню Куртички. С рассветом следующего дня — вновь на позиции перед этой деревней. Большевики в этот день на нас не наступали; к вечеру приказано было отступить на чешскую колонию Беганку; там мы узнали, что Джанкой, находившийся в 25 верстах в нашем тылу, уже занят красными. Перед этим был послан в Джанкой на разведку улан Его Величества Ароновский, в самом Джанкое наткнувшийся в 20 шагах на пулемет, под ним убило лошадь, а он, соскочив, пешком бежал все 25 верст, но нас на старом месте уже не нашел, а, приказав запрячь тачанку, присоединился только в Неймане.
Вечером мы выступили, шли всю ночь в обход Джанкоя, сделав около 80 верст, утром пришли в немецкую колонию Нейман южнее Джанкоя в 28 верстах, простояли целый день спокойно, на следующее утро перешли в колонию Мессит в 5 верстах севернее Неймана. Через 1,5 суток большевики начали наступать. Небольшой бой был на железнодорожной станции Колай. Отошли по направлению колонии Мешен, ночевали в колонии Эйгенфельд (Татанай). Ночью нашел сильный туман и местные жители, боясь реквизиций лошадей, выгнали весь свой табун в поле. Вскоре большевики начали наступление и были замечены [20] лишь при самом входе в деревню. Мы все в это время спали, и пришлось, наспех одевшись, вылетать из деревни под сильным обстрелом. Мне было непонятно, почему большевики ночью не окружили деревню. Потом же, когда мы вновь заняли Татанай, мне жители рассказывали, что обходная красная колонна красных наткнулась в тумане на табун, приняла его за нашу кавалерию и поспешно отступила, по сведениям тех же местных жителей, на нас в ту ночь наступало около 10 000 красных.
Из Татаная мы отошли в Татарскую деревню Киянлы. Небольшой бой. Поймали скрывающегося от мобилизации местного по фамилии Бедрицкий, думали повесить, но потом выпороли и приняли в батарею; впоследствии он стал взводным, одним из лучших солдат, воевавший у нас до последнего времени. К вечеру отошли в немецкую колонию Лилиенфельд — мобилизовали несколько местных немцев и заменили усталых лошадей, но ночевать в колонии не пришлось — многочисленные большевики были слишком близко. Отошли в немецкую колонию Темеш, простояли двое суток спокойно. Опять мобилизовали людей и лошадей (помню пару чудных вороных жеребцов, возивших пулемет в течение 1,5 лет вплоть до Новороссийска). Через два дня опять оказалось, что деревня Чита в 6 верстах в тылу занята красными. Пришлось сняться с места и обходить. Шли всю ночь, помню очень красивые места, переходили при лунном свете какую-то речку вброд; к утру пришли в русскую деревню Коронки, где наших квартирмейстеров местные жители встретили огнем (помню, убит был солдат, бывший парикмахером полковника Данилова). Переночевали в Коронках, повесили несколько человек. [21]
Присоединившийся в то время из Керчи полковник Котляревский был утром снова послан в Керчь, чтобы остановить пароходы, т. к. никто не верил в возможность держаться на Акманайском перешейке (помню, ночью страшно кусали клопы). Утром выступили по направлению немецкой колонии Нейцюрихталь, по дороге остановились пообедать в маленьком хуторке, на который начали наступать большевики. Был довольно сильный бой; здесь я впервые увидел замечательную стрельбу полковника Лагодовского, который со второго снаряда попал в большевистскую пушку.
На ночь отошли в болгарскую колонию, названия не помню. Эта деревня находилась почти что на самом шоссе Феодосия — Симферополь, по которому отступали части 4-ой дивизии в составе около тысячи человек под командой полковника Слащева; мы связались с ними, приказано было наступать. На следующий день с рассветом наш отряд повел наступление на немецкую колонию Конрод. В это время части 4-ой дивизии (офицерский Симферопольский полк, остатки Бердянского и Мелитопольского полков со своей артиллерией и 2-й офицерский Дроздовский конный полк) повели наступление на главные силы большевиков, расположившиеся в ближайших к Конроду деревнях. Особенно хорошо дрались Симферопольцы и конный Дроздовский; первый состоял почти исключительно из офицеров, которые шли с винтовками за плечами и не ложась; они выбили большевиков из занимаемых ими деревень, но последние подвели резервы, перешли в контратаку и Симферопольцы принуждены были отступить, понеся большие потери. Мы в это время безрезультатно наступали на Конрод, так как колония была занята большим количеством пехоты, [22] а у нас было весьма немного конницы. Несколько раз наша лава доходила до деревни, но из-за потерь приходилось отступать.
Здесь со мной был интересный случай: орудию, которым я командовал, приказано было перейти на новую позицию. Не успел я сняться, как совершенно непонятным образом вдруг рядом с моим орудием разорвались две гранаты. Я сначала ничего не понял. Большевистская артиллерия, бывшая за Конродом, не могла меня заметить, и, кроме того, мне показалось, что направление выстрела было почти с тыла. Последовало еще два выстрела, убившие одну и ранившие двух лошадей. Тут я только увидел и сообразил: какая-то пушка красных, непонятно откуда взявшаяся, без всякого прикрытия, наткнулась на меня, дала четыре выстрела и удрала неизвестно куда. Я повернул свое орудие и дал несколько выстрелов вслед.
На ночь отошли в немецкую колонию Круглик-Шейхли, где простояли две ночи; большевики не наступали. На следующий день после нашего прихода узнали, что русская деревня в 10 верстах в тылу занята какой-то бандой. Была отправлена карательная экспедиция, в которой участвовал наш взвод. Пришли обратно поздно вечером.
В эту ночь большевистская разведка подходила к нашему охранению, стоявшему непосредственно перед колонией. Произошла перестрелка. Наш дежурный, не разобрав в чем дело, влетел в дом, где спали все офицеры, и объявил, что большевики уже в деревне и что стреляют в соседнем дворе. Спросонья стрельба действительно показалась очень близкой. Помню, у меня было одно в мыслях: успеть надеть штаны, чтобы не удирать в подштанниках. Остальную часть ночи [23] провели в орудийном парке. На утро без давления большевиков отошли во Владиславовку, по дороге во всех деревнях мобилизовали лошадей и людей, с виду подходящих по возрасту. Среди мобилизованных был некий Ткаченко, впоследствии мой вестовой, ходивший за мной, как нянька, когда я был болен тифом на Кубани. Все таким образом мобилизованные вообще разделялись на две категории: моментально удиравших и остававшихся в частях, из последних потом выходили отличные солдаты.
Во Владиславовке мы не остались и перешли на ночевку в Койасан, где встретили Святую Пасху. Вечером этого дня вернулся из Керчи Котляревский, переправивший обоз и второй взвод на Тамань и по дороге отступления набравший лошадей. В Керчи было неспокойно, происходили бои между жителями каменоломней и гарнизоном, в которых был убит наш вольноопределяющийся Александр Кривцун. Котляревский сказал, что в Керчи на случай необходимости пароходы имеются. В тот же вечер прибыли Арсеньев и Родзянко из Новороссийска, куда они перевезли свои семьи из Ялты. На утро перешли обратно во Владиславовку, переночевали и утром ушли в Койасан на старые квартиры.
На следующий день вновь выехали к Владиславовке, которая только на этот раз оказалась занятой большевиками, наступающими на Койасан. Весь день были в бою, прикрывая пехоту, отходящую в заранее приготовленные на Акманайском перешейке окопы. Здесь впервые англичане обстреляли со своих военных судов наступающие цепи красных. К вечеру отошли за проволоку. На железнодорожной станции Акманай нашу батарею, становившуюся уже известной [24] своей лихостью и своей стрельбой, встретил генерал Шиллинг, благодаривший за действия. На ночь отошли с Кирасирским полком в деревню Киять в 7 верстах в тылу проволоки в резерв начальника дивизии; дивизион полковника Ковалинского был оставлен в Огуз-Тобэ в ближайшем резерве.
В Кияте простояли спокойно около полутора недель — никто все еще не верил в возможность держаться на Акманае, а так как в случае отступления в Керчь, очевидно, пришлось бы оставить почти всех лошадей, командир решил все, что возможно отправить заблаговременно на Тамань. Это было исполнено. На следующий день после отправки был смотр главнокомандующего Боровского (номера шли в строю за орудиями), специально благодарившего батарею и, кажется, он был весьма удивлен ее видом.
В тот же день нам стало известно, что предполагается набег кавалерии на Владиславовку; командир решил вернуть отправленных лошадей и людей. Около 20 апреля 1919 года (точного числа не помню) наши наступали на Владиславовку. К сожалению, я лично не участвовал, т. к. был оставлен при обозе в Кияте по случаю сильного расстройства желудка. Накануне вечером кавалерийские части с нашей батареей выступили, к утру перешли проволоку у Черного моря, без боя заняли деревню Камыши, дальше с боем дошли до предместья Феодосии, повернули по железной дороге на Владиславовку, дошли до нее, но не занимали, и к вечеру вернулись за проволоку. Пехота в это время вышла из окопов и дошла до Койасана. Интересен этот бой был тем, что на маленьком пространстве воевали: кавалерия, пехота, конная и пешая артиллерии, броневые автомобили, бронепоезда, аэропланы [25] и морская русская и английская артиллерии. Стреляли англичане по Владиславовке залпами с дредноута «Emperor of India» из 16 дюймовых орудий; впечатление было страшное, попадавшие снаряды подымали в воздух целые углы хат с окнами, которые в воздухе рассыпались.
Этот набег, вероятно, произвел удручающее впечатление на красных, которые были убеждены в упадке нашего настроения и в нашей деморализации, нас же, наоборот, это приободрило. В этот день был ранен генерал Шиллинг, его заменил произведенный в генералы Слащев. Интересно было также, как английские моряки после боя сошли на берег перед проволокой и с любопытством рассматривали тыл большевиков: они думали увидеть нечто необыкновенное, может быть людей другого цвета, чем в Европе. Затем они с детской радостью накинулись на стадо баранов, взваливали их на плечи и увозили в своих лодках на дредноут.
Батарея наша прекрасно и смело действовала и заслужила благодарность в приказе главнокомандующего Крымской армией. После сего нас с Кирасирским полком отвели в немецкую колонию Кенцгер, простояли там два дня, а на третий были по тревоге вызваны на фронт, т. к. большевики на правом нашем фланге повели наступление и заняли окопы. Но когда мы пришли, положение было восстановлено дивизионом Ковалинского при помощи английской артиллерии с Азовского моря. Нас оставили в ближайшем тылу в деревне Огуз-Тобэ; вся батарея занимала два дома — деревня была страшно переполнена. Простояли мы спокойно около недели, но большевики снова повели наступление и снова заняли окопы. Положение [26] было восстановлено с большими для них потерями. Всего в Огуз-Тобэ мы простояли до 5-го июня — дня нашего наступления. Спустя несколько дней после вторичного наступления большевиков к нам присоединился с Кубани второй взвод. В это же время прибыл из Новороссийска с английским обмундированием полковник Котляревский, командированный за ним еще из Кияти. Одновременно все части получили людские пополнения с Кубани. Настроение значительно улучшилось, и если бы не тревожные слухи про Керчь, где восстание в каменоломнях все разрасталось, было бы совсем хорошо.
Начали снимать понемногу части с фронта и отправлять их в Керчь на усмирение восставших. В самом конце апреля или в начале мая, не помню, батарее было приказано выделить взвод для отправки в Керчь. Командир назначил собираться второму взводу, т. к. он совсем еще не воевал и ему нужна была практика. С появлением второго взвода, в котором я числился младшим офицером, мне пришлось возвратиться в него; вместе с ним я попал в Керчь.
Наступление большевиков от — Мелитополя до Акманая — не носило характера заранее обдуманного плана, оно развивалось случайно. Перекоп они взяли, пройдя через броды на Чувашский полуостров и одновременно наступая в лоб. У нас не хватало ни людей, ни артиллерии, чтобы в обоих местах им препятствовать: бродов было несколько, а артиллерии — наперечет: четыре-пять батарей на всю армию. Большевики все время обходили, их наступающие цепи обнимали весь горизонт, цепей было всегда несколько — одна за другой. При всем том за все это время не было ни одного боя, в котором бы они нас разбили. [27] Когда же мы сопротивлялись и наступали, то не встречали почти никакого сопротивления. Красные совершенно не выносили атаки кавалерии и никогда ее не принимали. Стрелять у них не умели ни отдельные стрелки, ни артиллерия, и по тому количеству патронов и снарядов, которые они выпускали, мы несли минимальные потери, они же от нашего огня страдали гораздо больше. Они брали не качеством, а количеством. Это были, скорее, банды, а не войска.
Акманайская позиция, хотя были и проволока, и окопы, не представляла ничего серьезного. Окопы были не глубоки, землянок и блиндажей не было; проволока была в один ряд, причем такая, что (я сам это видел), когда толкнешь ногой один из кольев, весь ряд валится. Это была «воображаемая линия», а не позиция. Когда мы заняли Акманайский перешеек, произошла перемена настроения как у нас, так и у них, отчего — мне остается непонятным. Большевики не повели сразу же наступление, чем дали нам собраться с силами, у нас же после отдыха появилось больше самоуверенности. Может быть, красные кинулись грабить Симферополь и Севастополь, Ялту и Феодосию, считая нас разбитыми, но уверять этого я не могу. Одно только можно с точностью утверждать, что с каждым днем стояния у них дух падал, у нас поднимался.