ГЛАВА ВТОРАЯ
Керченское восстание и подавление его.
Наступление 5 июня 1919 г. Очищение Крыма.
Каховка.
Город Керчь находится, как известно, между двумя небольшими возвышенностями. На этих холмах еще со времен Византии начали вырезать из известнякового слоя строительные материалы. Образовались пещеры и подземные ходы, становившиеся со временем все больше и больше. В наше время они достигли значительных размеров: ходы имели до 12 верст длины, известных выходов было более 300. Кроме того, ходили слухи (никто этого наверное не знал), что были коридоры, имевшие выход прямо в город и в ближайшие деревни. Пещеры были настолько широкие, что в них мог свободно въехать грузовой автомобиль, имелись также подземные залы.
В этих каменоломнях засели местные большевики; туда была свезена масса награбленных винтовок, пулеметов, ручных гранат и патронов и большое количество продовольствия. Когда началось наше наступление от Перекопа, каменоломщики начали действовать, всячески препятствуя переправе чего бы то [29] ни было на Кубань, грабя окружающие деревни и делая подступы к Керчи весьма опасными. Все, кто попадался к ним в плен, могли быть уверены, что живыми не выберутся. Борьба с ними была весьма затруднительной, т. к. надо было систематически загонять разбойников в каменоломни и взрывать выходы, а на это требовалось порядочно войска и большое количество взрывчатых материалов, что было трудно при положении на фронте.
Наш взвод прибыл в Керчь поздно вечером и мы выгрузились из вагонов в тот же день. Как известно, вокзал находился в трех верстах от города. Каменоломщики до нашего прибытия три раза занимали станцию, так что стоять у вокзала остальную часть ночи было сопряжено с беспокойством, нужно было выставить охранение. Наутро, соединившись с частями гарнизона, мы перешли на Брянский завод охранять город со стороны Аджимушкайских каменоломней (северная сторона), в то время как остальные части гарнизона, а именно сводный полк Кавказской дивизии с подрывной командой, ликвидировали крепость каменоломни (южная сторона). В тот же день нас послали на Эникале произвести некоторые обыски и аресты. К вечеру пришли обратно, сразу же снялись и ушли в город, т. к. каменоломщики начали отрезать Брянский завод от города. Расположились на тюремной улице. Так прошло приблизительно около недели, мы несли сторожевую службу, охраняя с северной стороны город.
Крепостные каменоломни были почти ликвидированы. Сидящие в них большевики в последнюю ночь вышли и присоединились к аджимушкайцам, неожиданно напав по дороге на мирно спавшие в городе [30] части и взяв пленных. Тогда окружное начальство взялось за ум, город был объявлен на военном положении; выходить после 9 часов запрещалось, сторожевка выдвинута к вышке железной дороги от вокзала до Брянского завода. Оба наши орудия стояли день и ночь на позиции. В это время я с четырьмя солдатами, в числе которых был и мой брат был отправлен на Тамань за обозом и лошадьми. Здесь я после двух месяцев, наконец, получил свои вещи. Мой брат на Тамани был болен лихорадкой. Спустя неделю я вернулся с обозом в Керчь. За время моего отъезда произошли перемены: крепостная каменоломня была ликвидирована, большевики, чувствуя, что им приходит конец, обнаглели, сделали вылазку из Аджимушкайских каменоломней и чуть не влезли в город. В самом городе со дня на день ожидали их вступления.
На следующую ночь после моего приезда было приказано загнать каменоломщиков обратно в их дыры и приступить к взрыву выходов. Сопротивлялись они отчаянно, мы несли большие потери. Батарея стреляла на прицеле меньше 10 (около 200 сажень), так что осколки наших гранат летели к нам обратно, был ранен капитан Стрелев. Надо сказать, что все мы в это время озлобились, достоверно стало известно, что все заправилы в каменоломнях были евреи и что даже существовала особая еврейская рота. Все попадавшие к нам плен каменоломщики были повешены. Так шаг за шагом мы завоевывали одну дыру за другой. На ночь уходили в город, стояли в небольшом дворе, окруженном высокой каменной стеной, у ворот всегда находился пулемет, а на стычках — часовые с винтовками. [31]
Интересный тут произошел случай. Я был дежурным и обходил расположение батареи, вдруг слышу два выстрела. Кинулся к парку, спрашиваю, в чем дело. Мне показывают на какого-то человека, спокойно идущего по улице с чем-то в руках, который, не обращая внимания на неоднократные оклики, не останавливался. Я еще раз его окликнул, пригрозил, что буду стрелять, но он, не обращая ни малейшего внимания, продолжил идти. Часовые в расположении соседних частей начали его обстреливать, но он все спокойно шел. Тогда я взял трех солдат и отправился следом за ним. Оказалось, что это был слепо-глухо-немой, несший домой какую-то провизию, и его, конечно, сразу же отпустили.
Перед рассветом мы выезжали к каменоломням и там простаивали целый день. (В это время Котляревский получил отпуск и его заменил Лагодовский.) Тогда же прибыл с фронта в Керчь 2-й офицерский Дроздовский конный полк, как раз вовремя, т. к. почти все выходы из каменоломней были уже взорваны и большевики в отчаянии решились выйти и прорваться сквозь охранение, напасть на город и занять его, рассчитывая на поддержку местной черни.
Это произошло в 20-х числах мая: ночью мы были разбужены сильной стрельбой в городе, приближавшейся к нам. Моментально поняв, в чем дело, мы были на местах, пулемет вывезен, построены баррикады на улицах. Следовало ожидать приближения каменоломщиков, т. к. мы стояли рядом с тюрьмой, в которой содержалось много большевиков. Не дожидаясь их прихода, мы ликвидировали всех политических в тюрьме. Приблизительно через час мы и остальные части собрались около управления начальника гарнизона, [32] которое находилось почти в центре города, чтобы оттуда начать действовать против ворвавшихся в город. Там я узнал следующее: каменоломщики ночью вышли совершенно не известными нам выходами почти в самом городе недалеко от вокзала, заняли его и продвинулись до фабрики Месаксуди в самом порту, вырезая по дороге всех не успевших бежать от них офицеров и солдат. Но около фабрики Месаксуди стоял 2-й конный Дроздовский полк, на который они наткнулись совершенно для себя неожиданно, и который встретил их надлежащим образом и выгнал до горы Митридат и до кладбища, где они и засели. Приходилось шаг за шагом их выбивать, неся порядочные потери. Они сидели в домах и за разными прикрытиями, зря не стреляли, а вылавливали одиночных людей, их они не щадили. Все они были землисто-желтого цвета, потому что долго сидели под землей без света. По этому цвету кожи можно было сразу определить каменоломщика.
К вечеру город был освобожден — все оставшиеся в живых каменоломщики разбежались, скрываясь по городу. Начались обыски, аресты и расстрелы, брали всех подозрительных, придерживаясь правила: лучше уничтожить десять невинных, чем выпустить одного виновного; заодно был утоплен издатель меньшевистской газеты «Волна», все время писавшей против добровольцев.
Три дня продолжалась эта история и одновременно взрывались последние выходы Аджимушкайской каменоломни. За это время в Керчи было уничтожено до 3000 человек, большей частью евреев. Англичане, бывшие в Керчи, целыми днями бегали со страшно довольными лицами по городу, снимая фотографическими [33] аппаратами повешенных и расстрелянных. Можно с уверенностью сказать, что почти ни один из сидевших в каменоломнях не удрал. Они были здорово изобретательны в способах скрывания себя, например, двух нашли под полом в комнате, которую занимал командир второго офицерского Дроздовского конного полка, одного — в нашем парке в кустах почти у самой пушки с винтовкой, читавшего газету. Другой влез в дом тюремного сторожа, угрожая ему гранатой, но сторож схватил из-под подушки свой револьвер и с первого выстрела попал нахалу в лоб. Замечательно, как эти каменоломщики были осведомлены, они знали точное расположение всех частей, в том числе и нашей батареи, для которой у них уже были готовы номера и ездовые, на случай ее захвата. Всему их предприятию главным образом помешал, как выше сказано, прибывший накануне 2-й Конный полк. В самом конце мая, когда все каменоломщики были ликвидированы, мы присоединились к нашему первому взводу в Огуз-Тобэ.
За время отсутствия второго взвода в Огуз-Тобэ была сформирована учебная команда и усиленно производились занятия, так что батарея стала неузнаваема: люди были подтянуты и обучены, был даже устроен cocour hyppique, в котором участвовали все солдаты. В это время всю гвардейскую артиллерию, из состава которой мы вышли, образовав отдельную Гвардейскую конную батарею, переводили на Кубань. Мы должны были заменить на постоянной позиции Лейб-гвардии стрелковую батарею, стоявшую в деревне Акмонай на берегу Азовского моря. Эта деревня была почти вся разрушена снарядами, ни одного дома не было без дырки. Мы занимались обменом продуктов [34] с англичанами, доставляя им куриц, гусей, уток, баранов и получая от них шоколад, кофе, консервы и сахар. Недели за две до этого начали доходить до нас сведения, что главные силы Добровольческой армии на Маныче и в Донецком каменноугольном бассейне перешли в наступление и удачно продвигались на север. Со дня на день ожидали приказа и о нашем наступлении. Наконец многожданный день настал 5 июня 1919 года. Вся кавалерия была сведена в отдельную бригаду под командой полковника Миклашевского. Она состояла из второго Дроздовского конного полка под командой полковника Барбовича, сводного полка Кирасирской дивизии под командой полковника Данилова, второго гвардейского полка, развернувшегося из дивизиона под командой полковника Ковалинского, и нашей батареи — всего численностью около 1000 шашек при четырех орудиях. Вся бригада была сосредоточена на крайнем правом фланге у самого Азовского моря. Она должна была наступать справа от железной дороги и к вечеру выйти на линию железной дороги Джанкой — Владиславовка.
С рассветом мы выступили — с налета взяли первую линию большевистских окопов, забрали пленных и пулеметы (из пленных евреев ликвидировали, остальных отправляли в тыл, распределяли по частям) и пошли дальше, но слишком увлеклись и слишком выскочили вперед наступающей пехоты. Таким образом, мы были с двух сторон окружены, кроме того, против нас действовали красные юнкера — пришлось отступить и выровняться по пехоте. Никогда до того я еще не был под таким обстрелом, как в этот день, казалось, что даже трудно дышать из-за пуль. Батарея все время находилась на уровне лавы (лава — это кавалерийская [35] цепь). Часам к 12 мы выпустили все находившиеся у нас запасы снарядов и уехали в тыл пополняться, через час были уже обратно. В это время спешившиеся наши части никак не могли выбить большевиков из деревни Киять. Батарея подошла, развернулась на расстоянии версты от деревни, снялась с передка — большевики не выдержали огня и бросились бежать. Смешанные эскадроны стали наступать, а батарея, взявшись в передке на галопе, обгоняя цепи, выехала далеко вперед, провожая красных огнем. Никогда не забуду этой минуты. Большевиков за этот день прогнали до станицы Сейтлер, но ее не занимали, а ночевали в деревне Киять, поджидая пехоту, занявшую в этот день Феодосию и Владиславовку.
В этот день был ранен капитан Кривошеин. Как сейчас помню один из эпизодов этого дня: ведут пленного красноармейца раненого в голову ударом шашки, все лицо у него в крови, проводят его мимо эскадрона кирасир Его Величества и вдруг вижу — какой-то солдат соскакивает с лошади, подбегает к пленному, обнимает и целует его. Оказалось, что это были родные братья.
На следующий день продолжали наступление. Большевики уже не оказывали почти никакого сопротивления, стягиваясь к железной дороге. Последнее крупное столкновение с ними в Крыму произошло около станции Граматиково, они были обращены в бегство рейдом нашей кавалерии, зашедшей им в тыл. Произошло это следующим образом: 8-го июня вся кавалерия была сгруппирована в немецкой колонии Конрод, на которую мы два месяца тому назад безрезультатно наступали; на рассвете бригада двинулась вперед, охватывая правый фланг большевиков, в [36] авангарде — 2-й Гвардейский полк со вторым взводом нашей батареи. Прошли через деревню Коронки и достигли в тот же день болгарской колонии Чита. По дороге поймали пятерых красных, ехавших на станцию Граматиково. Одного из них, коммуниста, как выяснилось по его бумагам, на месте расстреляли — «угробили» (выражение, входившее тогда в употребление), остальных четырех повели с собой. В Чите простояли часа два, поджидая главные силы.
Произошел тут со мной следующий случай. Лежу я на огороде под кустом, совсем засыпаю и вдруг слышу большой шум и выстрелы совсем недалеко от меня, пули здорово свистели над головой. Я схватил свой револьвер, с которым никогда не расставался, вскочил и почти лицом к лицу столкнулся с одним из только что взятых в плен красноармейцем, полным ходом удиравшего, справа от меня удирали остальные три. Я сшиб его с ног, его забрали подошедшие солдаты и потом расстреляли, остальные были убиты вдогонку.
В тот же день вся наша бригада тронулась дальше на немецкую колонию Лилиенфельд, куда пришли уже под вечер. Думали здесь отдохнуть, но сразу же по приходе были выделены два эскадрона из 2-го офицерского Дроздовского конного полка с двумя нашими орудиями, чтобы пробраться ночью на железную дорогу около станции Колай и взорвать пути, чем задержать броневой поезд красных, находившийся около станции Граматиково; пошло одно орудие первого взвода и мое орудие второго взвода.
Мы выступили, когда было уже совсем темно, со всевозможными предосторожностями, так как вокруг нас во всех деревнях были большевики. Запрещено было курить и громко разговаривать. Часам к двум [37] ночи подошли к железной дороге у деревни Каромин, по дороге забрав целый штаб красного полка с комиссарами, чиновниками и со всеми бумагами. В пяти местах был взорван путь. Ворвались в деревню Каромин, где спокойно спали большевики, и взяли много обозов. В это время начал подходить поезд со стороны Феодосии; понятно, с каким напряжением ждали схода его с рельс. Поднялась страшная кутерьма, которую мы еще усилили выстрелами из орудий. Это оказался эшелон красных юнкеров, которые, сообразив в чем дело, рассыпались в цепь и начали на нас наступать.
Начался рассвет, подошел броневой поезд «Красный сокол», сильно нас обстрелявший. Присоединившись к бригаде, мы начали отступать на линию пехоты, которая, в свою очередь, начала наступление. Юнкера верст десять шли за нами. Все взятые в плен в эту ночь евреи, комиссары и коммунисты были повешены, а остальные жестоко выпороты. После двух суток непрерывного похода нас отвели на ночевку в колонию, названия не помню. Всюду в занимаемых нами деревнях жители радостно нас встречали, выносили хлеб, масло, молоко; в некоторых колониях, наиболее пострадавших от большевиков, многие даже плакали.
Через день опять выступили, переночевали в деревне рядом с немецкой колонией Лилиенфельд, а на утро вся бригада пошла на Джанкой, выделив два эскадрона Кирасирского полка с одним орудием, именно моим, под командой полковника Косиковского, которые должны были идти на станцию Саробуз, взорвать путь на случай, если большевики еще не окончательно эвакуировались из Симферополя и Севастополя, [38] и присоединиться затем в Ютуне к бригаде. Но большевиков и след простыл, было только известно что на Перекопе они сидят в окопах. В это время был занят Мелитополь со стороны Бердянска и Мариуполя и добровольческие части подходили к Харькову, так что сидящим в Крыму красным оставалось два выхода: по мосту через Днепр у Никополя и другой — у Каховки. Успешно способствовали нашему наступлению полученные от англичан танки, действовавшие в районе Харькова. Присоединившись к бригаде 15 июня, наша кавалерия, не дожидаясь пехоты, повела наступление на большевистские окопы между озерами севернее Ютуни.
В это время вступил в командование вторым взводом капитан Ржевский, воевавший с 1917 года на Кубани. На правом фланге наступал 2-й офицерский Дроздовский конный полк, с ним были два наших орудия. Два эскадрона лавой, на рысях пошли на окопы, большевики не выдержали, они почти и не стреляли, потери наши были — один раненый. С налета заняли позиции и ворвались в Армянск. Между тем в окопах между другими озерами еще сидели красные, которых 2-й Гвардейский и Кирасирский полки пригнали прямо в наши объятия вместе с большевистской артиллерией.
Против нас в этот день главным образом действовал еврейский коммунистический полк, само собой разумеется, что пленных не брали. Приблизительно через 10 дней после этого я проезжал по этому месту, и трудно было дышать из-за трупного запаха. В Армянске были взяты обозы и тут же в Армянске произошел здоровенный еврейский погром: ни офицеры, ни солдаты не могли стерпеть, что какие-то евреи, по [39] существу своему буржуи, вздумали принять коммунистический облик. К этому прибавилось то, что мы повсюду во всех деревнях Крыма наслушались жалоб именно на евреев-коммунистов.
В этот же день узнали о занятии Харькова и Царицына. Настроение было приподнятое. Большевики повсюду бежали. На следующий день бригада двинулась на Чаплынку и, переночевав, пошла дальше на Каховку через деревню Черная Дамина, где нашли брошенный большевиками склад патронов и снарядов, потому что местные крестьяне не дали его увезти. В Каховке большевиков уже не было, они были на другой стороне Днепра в Береславле, откуда их артиллерия обстреливала Каховку. Жители встречали нас цветами и колокольным звоном. Офицеры нашей батареи расположились у одного богатого купца, кормившего и поившего нас на славу. Со всех сторон сыпались приглашения то чай пить, то ужинать. В Каховке был также винный склад, так что после 15 дней похода и боев мы отлично отдохнули. В это время начались разговоры о формировании второй нашей батареи. Здесь мы с братом получили отпуск и уехали в Харьков. Доехав на подводе до станции Таганаш, мы сели в поезд и благополучно прибыли. Спустя два дня после нашего отъезда пехота сменила в Каховке нашу бригаду, которую по железной дороге перевезли под Харьков в Люботин. Тогда же пехота в Алешках форсировала Днепр и заняла Николаев и затем Одессу. Одновременно Днепр был форсирован и перейден у Екатеринославля.